— Может, с Вивьенной в последнее время происходило что-то странное? — осведомился он. — Какие-то новые необычные знакомства…
Аделина, занятая сдергиванием одежды с вешалок, остановилась и уставилась на Рене с подозрением.
— Не пойму я, к чему вы клоните, месье. Никто не убивал ее, говорю же. Совершенно естественные причины.
— И все же? Может, кто-то приходил сюда… кто-то, кого обычно здесь не видели.
Аделина глянула на Рене, как на полного идиота, и проговорила со вздохом, вновь отворачиваясь:
— Не знаю. Мы давно жили порознь. Она не хотела, чтобы я лезла в ее дела. Если уж даже не сказала, от кого прижила ребенка…
— Ребенка?
Рене застыл посреди комнаты, и тут же случилось и еще кое-что, привлекшее его внимание: из того, что он принял поначалу еще за одну коробку, набитую вещами, донеслось сопение, кряхтение и в конце концов жалобный плач.
— Герберт, боже мой! — вскинулась Аделина, бросаясь на звук. Рене наблюдал за тем, как она извлекает из колыбели крохотного мальчишку, берет его на руки, пытается убаюкать, а тот сопротивляется, отбрыкивается от нее, насколько хватает сил его маленьких рук.
— Не признает меня, — пропыхтела женщина, пытаясь сунуть пустышку в искаженный криком рот. — Да перестань ты! Помолчи хоть немного!
Сноровки ей не хватило: пустышка упала на пол, и Рене наклонился поднять ее, чтобы не заставлять Аделину наклоняться с ребенком на руках. Она сказала ему что-то в благодарность, но Рене не услышал. Взгляд его остановился на полустертой белой линии, показавшейся из-под ковра — со стороны ее можно было принять за след от побелки или штукатурки, обыкновенный и ничем не примечательный, но Рене секундно увидел ее, и сердце его застучало тут же: нашел.
— Отойдите, — сказал он, с трудом укрощая собственный голос. Аделина, похоже не разобрала слов.
— Что?
— Отойдите! — Рене прикрикнул на нее, почти оттолкнул, чтобы не мешалась, и, подцепив край ковра носком ботинка, одним движением откинул его в сторону. У Аделины, оставшейся за его спиной, вырвался приглушенный вскрик.
— Боже, что это?
Рене и сам хотел бы знать. Вернее, примерно он представлял себе, что значит изображение, покрывавшее пол почти целиком — обведенный мелом круг, пентаграмма, порядком стершиеся надписи на латыни, несколько черных пятен, как от горелого, по внешнему краю — Рене неожиданно ясно представил, как толпится, теснится у самой грани, с воем пытаясь сломать невидимую преграду, что-то темное и смертоносное, и ощутил, что ему становится не по себе.
— Что здесь произошло? — спросила Аделина с ужасом; даже ребенок, почуяв неладное, притих на ее руках. — Кто вы? Зачем вы пришли?
— Я пришел, чтобы узнать правду, — сказал Рене, намеренно опуская два первых вопроса, и обернулся к женщине, посмотрел в ее лицо, почти мраморное от залившей его бледности. — И мне очень жаль, что мне не удалось сделать это из первых рук. Вивьенна стала участницей очень темной истории, мадам. Я думаю, что она совершила убийство.
Страха, охватившего Аделину при виде зловещей росписи, как будто и не было — она еще мгновение смотрела на Рене, а потом вдруг хрипло засмеялась, запрокинув голову:
— Вивьенна? Убить? Да вы свихнулись! Она не была способна на это! Весь смысл ее существования был в том, чтобы получить от жизни как можно больше удовольствия — о, она была готова пойти за любым, кто предложит ей стакан перно и умело навешает лапшу на уши! Но убийство? О чем вы? Эта девица не обидела бы и мухи!
«Похоже, вы не очень хорошо ее знали», — хотел сказать Рене, но в этот момент увидел кое-что еще — и сердце его, без того колотящеесся что есть сил, распухло вязким пульсирующим комом прямо у него в горле. На столе, прямо за спиной Аделины, лежала среди прочих вещей записная книжка — тонкая, заключенная в черный кожаный переплет, легко уместившаяся бы в пиджачный карман. Рене уже видел эту вещь — не раз и не два, но в руках совсем другого человека; недоумевая, как она могла оказаться здесь, он наклонился, чтобы взять ее в руки, но не успел даже раскрыть — Аделина помешала ему, возмущенно выхватив добычу из его ладони.
— Вы что, пришли сюда, чтобы рыться в чужих вещах? Убирайтесь! Вам нужна Вивьенна — ну так отправляйтесь на тот свет, если хотите поговорить с ней, а меня оставьте в покое! То же самое передайте своему дружку!
Это было уже слишком, и внутри Рене начала подниматься кипучая волна ярости.
— Послушайте, я… — начал он угрожающе, но, услышав последнюю фразу, осекся. — Минуту, мадам. Сюда приходил еще кто-то?
— Да, — неприязненно бросила Аделина, неумолимо оттесняя Рене к выходу. — Тот был повежливее вас. Я послала его к дьяволу, и он сразу ушел.
— Как он выглядел? — поспешно спросил Рене, вцепляясь в подвернувшуюся ему ниточку и больше всего не желая, чтобы она бесполезно оборвалась, едва придя ему в руки. — Попробуйте вспомнить. Вы ответите, и я уйду сразу.
Кажется, Аделина нашла условия сделки приемлемыми — по крайней мере, пояснила охотно:
— А чего вспоминать? На мозги я не жалуюсь. Такой… приятный. Ростом, наверное, вас пониже, но вы-то та еще каланча. Темноволосый, глаза умные, говорит тихо, пожрать явно любит — щеки такие мясистые и подбородок…
— Все, — остановил ее Рене устало; в первую секунду ему было сложно поверить, что у него не случилось галлюцинации и он действительно услышал то, что услышал. — Я понял, о ком вы. Я понял.
Огорошенный словами Аделины не на шутку, он позволил выпроводить себя без дальнейшего пререкания. В любом случае, здесь он выяснил все что мог — теперь надо было наведаться к человеку, которому явно было известно больше и который, как Рене подозревал, все это время водил всех за нос.
— А я вспомнила, где вас видела, — сказала Аделина после того, как он вышел за порог. — В телевизоре. У вас лицо проходимца, вы об этом знаете?
Рене состроил блеклую улыбку.
— Предпочитаю думать, что это лицо будущего президента Республики.
Аделину его слова ожидаемо не впечатлили.
— Самого большого проходимца из всех, — приговорила она перед тем, как непреклонно захлопнуть дверь.
«Поразительно», — подумал Рене и начал спускаться вниз; впрочем, о женщине он спустя несколько секунд забыл и думать — у него и без этого было довольно того, чем забить свою голову.
— Куда теперь? — спросил шофер, завидев его. Кажется, его немного удивило, что Рене управился так быстро.
— Обратно в Матиньон, и поживее, — приказал ему Рене, забираясь в салон и рыская по карманам в поисках сигарет. — Не хочу, чтобы мое отсутствие привлекло слишком много внимания… а вечером навестим кое-кого из старых знакомых.
***
Уснуть Аделина не смогла — подставляла пружинам старого дивана то один бок, то другой, проваливаясь иногда в тяжелое забытье, наполненное видениями, но не приносящее ни отдыха, ни расслабления. Очнувшись от него в очередной раз, Аделина продолжала лежать с закрытыми глазами, отрешенно слушая, как гуляет за окном ветер, представляя себе, как может он унести и ее — следом за редкими снежинками и съежившимися темными листьями, унести в какое-то иное, очень далекое место, где жизнь ее не надломилась бы, не превратилась в беспрерывную чехарду из горя, потерь и несчастий.
В своей кроватке зашевелился, захныкал Герберт. Аделина смежила веки теснее — все ее тело словно превратилось в мешок, и она предчувствовала, что не сможет заставить себя подняться. «Может, он успокоится сам?». Надежды на это было, конечно, мало — и Герберт, будто назло, принялся плакать громче и безутешнее, до того, что Аделина, давно уже не лившая слезы ни по кому и ни по чему, немного ему позавидовала.
«Плачь, пока можешь себе позволить», — подумала она, одновременно пытаясь подтолкнуть себя к мысли о том, что встать с дивана все-таки придется. Вивьенна, сколь она помнила, никогда такой не была — дрыхла по ночам, как сурок, а если и просыпалась, то ближе к утру, когда на небе уже разыгрывались, обгоняя друг друга, первые следы рассвета. Аделина предвидела, что с Гербертом хлопот будет куда больше: уж слишком он уродился пугливым и беспокойным. Найти бы его папашу да стрясти с него как следует… да что толку, если он, вполне возможно, и имени Вивьенны не помнит, не говоря уж о том, что ее саму этим не вернешь.