[комментарии: 628]
ххх 2 часа назад
все в 2019 за Идельфину Мейрхельд! #КандарнМыСТобой #Мейрхельд2019
yyy
#КандарнМыСТобой
zzz
мой батя живет в Кандарне… жеско их там разогнали конечно…
ааа
это только начало! мы живем при диктатуре!
zzz
да… и когда только успели? все же хорошо было
ааа
хорошо? это когда?
vvv
единственный человек, способный остановить это - Леопольд фон Фирехтин! Он единственный не боится говорить правду! #Фирехтин2019
kkk
о боже… кто угодно только не этот фашюга
xxx
Фирехтин - преступник!
vvv
не больший преступник, чем Мейрхельд, которая еще в 2005 выказывала полную поддержку Фейерхете! [ссылка] Они все - одна банда! #НесвободнаяБакардия
kkk
#ЯЗаРеспубликанскоеДействие
zzz
батя раньше голосовал за РДшников… теперь говорит, и те его за…ли
vvv
потому что все они кормятся из одних и тех же рук - рук мирового масонского лобби, единственная цель которого - установление цифровой диктатуры!
xxx
типичный электорат Фирехтина, ничего нового)))
yyy
именно поэтому Мейрхельд покинула “Свободную Бакардию” - она больше не желает лить воду на мельницу мирового правительства! #Мейрхельд2019 #НетДиктатуре
xxx
чел, ты не помогаешь
fff
и здесь тоже………. лето на дворе, займитесь чем-нибудь приятным, идиоты
***
Хильди пронеслась мимо Бертрана, как ветер, громко стуча по палубе босыми ногами, оттолкнулась от края кормы и, издав короткий пронзительный звук наподобие “у-и-и”, прыгнула. Раздался шумный всплеск, палубу окатило целым потоком сияющей на солнце воды.
- Осторожно! - окликнул ее Бертран скорее для успокоения собственной совести, проследил за тем, как Хильди выныривает на поверхность, проводит ладонями по лицу, чтобы отбросить назад выбившиеся из пучка волосы. С ней все было в полном порядке - в воде она чувствовала себя не хуже рыбы, не испытывая вовсе никакой тревоги перед тем, что под ней простирается бездна глубиной в пару десятков метров, - и Бертран предоставил ее самой себе, вернувшись к чтению утренних новостей. Отправляясь сюда, на Кеа, он давал себе обещание, что не будет притрагиваться к политике даже мысленно и даст своему мозгу отдых, но, как обычно случалось с ним в отпуске, его добровольная информационная изоляция не продлилась и двух дней: уже в среду Бертран, скрепя сердце, послал кого-то из прислуги за ворохом утренних газет. Впрочем, если это и была капитуляция, то достаточно почетная и в чем-то торжественная - Бертран садился в шезлонг под навесом на палубе яхты, на которой они с Хильди каждое утро выходили в море, перед ним ставили чашку свежесваренного кофе и блюдо, полное нарезанных, пышущих аппетитным разноцветьем фруктов, и все, включая новости, он проглатывал неторопливо, наслаждаясь той расслабленной леностью, которую никогда не позволил бы себе в Буххорне. Хильди не отвлекала его: у нее было огромное, пронзительно-синее море, которым она была очарована до глубины души и которое, будь на то ее воля, наверняка не покидала бы даже после захода солнца.
Яхта стояла на якоре в крошечной бухте, окруженной высокими, потрескавшимися от солнца скалами; дело шло к полудню, воздух нагрелся и колыхался, казалось, в такт с морем, и все звуки в этом воздухе слышались необычайно ясно и гулко, будто лишили их любой посторонней примеси. Кофе в чашке Бертрана кончился, и ему на смену поставили стакан с ледяной “Перье” с плавающей в ней долькой лимона; Хильди, барахтающаяся недалеко от кормы, несомненно увидела это и крикнула, подплывая к борту:
- Алехандрос! Тоник еще остался?
- Да, мисс, - ответил ей матрос.
- Принесите еще банку, пожалуйста! И побольше льда, ладно?
Персонал она запомнила по именам с первого же дня - всех, начиная с шофера, который еще в Буххорне помог ей вытащить из автобуса и докатить до стоянки ее объемный, виды видавший чемодан. По причинам, которые были для Бертрана непостижимы, Хильди не взяла такси (“Да зачем мне? Шаттл в паре минут от дома останавливается!”), на шофера, устремившегося к ней на помощь, посмотрела с такой благодарностью, будто он спас ей жизнь, и спросила потом: “Как вас зовут?”. Если вопрос его удивил, то он никак этого не показал; то же самое повторилось и со стюардами в арендованном Бертраном самолете, и с экипажем яхты, и с обслугой на вилле. Должно быть, что-то заставляло Хильди чувствовать с этими людьми нечто вроде душевной близости, и для нее это было существеннее того, что любое ее с ними взаимодействие было оговорено и ограничено двухнедельным контрактом; Бертран ни во что не вмешивался, хоть и следил первые дни, чтобы они не позволили себе лишнего - но персонал держался безукоризненно, очевидно списав непосредственные манеры “мисс” не более чем на милую причуду.
Тоник с шипением переместился из банки в заполненный льдом стакан; Хильди поднялась на борт, упершись в него руками, подтянувшись и в первую секунду чуть не соскользнув обратно вниз.
- Кинешь в меня полотенцем?
К этому Бертран тоже в достаточной степени привык - протянул руку к соседнему шезлонгу, не отрывая взгляд от газетной полосы, схватил полотенце и бросил, также не глядя, на голос. За это он удостоился короткого, мокрого, очень соленого поцелуя; полагая, очевидно, что содержимое газеты увлекает его больше, Хильди сделала движение, чтобы отойти, но Бертран удержал ее, обхватив за талию, усадил себе на колени.
- Что, - ее солнечные очки остались на шезлонге, и она щурилась, но он видел все равно, что глаза ее сияют счастьем, - неужели совсем ничего интересного?
- Одна ерунда, - сказал он, бережно обтирая краем полотенца ее покрасневшие от солнца плечи. - Вот, например: принц Чарльз возвращается из Индии…
- Да, очень скучно, - согласилась она, не дослушав, и извернулась в его руках, чтобы потянуться к фруктам, отправить себе в рот истекающую соком дольку персика. - Где сегодня будем ужинать? Доедем до города?
- Давай, - “городом” она называла крошечную, в несколько улиц деревеньку, до которой от виллы было не больше десяти минут езды; вечерняя прохлада действовала на Бертрана бодряще, и он обычно не отказывал себе в том, чтобы самому сесть за руль. - Твою любимую рыбу на гриле? Или туда, где подают то стифадо?
- Не знаю, - протянула она с нарочитой печалью, рассеянно разглаживая воротник его рубашки - на палубе Бертран неизменно располагался в летнем льняном костюме, избегая лишний раз показываться на солнце, - здесь все очень вкусное. Хочу сразу все.
- Ты просто проголодалась, - засмеялся он, отпуская ее; на брюках, конечно, остался мокрый след, но на такой жаре он высох бы за минуту. - Пора на обед.
Обедали на вилле, на террасе у бассейна; Хильди не сняла даже купальник, только надела поверх него легкое, прозрачное платье и, сев за стол, расправлялась с поданной ей тарелкой салата из сыра и свежих овощей. Они с Бертраном сидели в тени, но несколько чрезмерно юрких, проникших под навес лучей освещали ее фигуру, очерчивали ее плечи и руки слепяще-белым контуром, распространяли красноватое сияние вокруг подсохших, немного завившихся от воды волос. Сейчас она была мало похожа на ту себя, с которой Бертран встретился когда-то (полгода назад - не может быть) в кафе “Боден”: не закутанная в несколько слоев чего-то пестрого и бесформенного, растерявшая весь свой диковатый вид, от обычного своего облика оставившая лишь один медальон, висевший у нее на шее - тяжелый, безвкусный, сделанный “под позолоту”, с искусственным красным камнем, он был ее постоянным спутником, и она отказывалась расставаться с ним и днем, и ночью. Этот медальон, как Бертран смутно вспомнил, она часто сжимала в руках в минуту тревоги или волнения; должно быть, он был для нее чем-то вроде талисмана, что Бертран и предположил как-то вслух.
- Не совсем, - сказала она, немного поразмышляв. - Он… ничего не приносит. Все, что можно, он уже принес. Это просто как память, вот и все. Но я с детства к нему привыкла. Думаю, меня с ним и похоронят.
- О, Хильди, - сказал Бертран, стараясь думать, что ее слова никак его не задели, - тебе еще рано думать об этом, не находишь?