- Хильди, - сказал ей Бертран с укором, - было бы платье, а повод найдется. Ты не разрешаешь мне сделать тебе подарок?
- Но… но… - забормотала она, теряясь окончательно, разрываясь между стремлением получить желаемое и так некстати охватившей ее стеснительностью. - Но не такой же дико дорогой!
Бертран только рассмеялся, и Хильди оставила дальнейшие попытки к сопротивлению. Переступив порог бутика, Бертран передал свою спутницу на попечение строгой, холеной, безупречно вежливой женщины-консультанта, а сам устроился на диване в глубине зала, куда ему тут же подали чашку кофе. Газет, правда, в доступности не было, только лежали на низком столике старые номера каких-то модных журналов; Бертран слепо перелистал один из них, слушая разносящийся по залу звенящий, бойкий голос Хильди и чувствуя, как мысли его с каждой секундой уплывают все дальше и дальше - за какую-то немыслимую, почти что опасную грань.
Все это, о чем он думал, было несусветной глупостью, невыполнимой, начисто оторванной от реальности, но такой, которой очень приятно тешить воображение. Казалось бы, сущая мелочь - набрать Катарину и сказать, что он хочет развод… кому из них это будет хоть чего-то стоить? Наоборот - пора бы оформить по всем правилам смерть, что случилась много лет назад, провести похоронную церемонию, а не оставлять бесхозный труп разлагаться и гнить позабытым, из одного только наивного соображения “если я не смотрю на это - значит, этого нет”. Едва ли Катарина будет против… остальное выглядит еще проще - конечно, только на словах. В доме Бертрана довольно места на двоих: Хильди сможет, если захочет, перевезти туда все дорогие ей вещи и безделушки. Кто-то будет шептаться о них двоих - пускай. Она будет рядом, им не придется скрываться, отвоевывая, вырывая себе часы и минуты, боясь, что их застигнут, как заговорщиков. У нее будет все, что она пожелает, а у Бертрана будет она - и ему ни за что бы не показалось, что этого недостаточно.
“Прекрасный план, - конечно, внутренний голос не замедлил объявиться тут же, вонзиться ядовитой иглой куда-то в область затылка. - Ты упускаешь только тот этап, когда начнешь дряхлеть и окончательно превратишься в развалину, а ей вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, придется делать вид, что ты ей вовсе не отвратителен, что ты не присвоил те ее годы, которые она могла потратить на себя саму, а не на то, чтобы нянчиться с тобой, эгоистичным дураком. Сколько ей будет тогда лет? Тридцать? Сорок? Что ты будешь из себя представлять к тому времени? Начнет отказывать тело… а если мозг?”.
Кофе разлился во рту чем-то тошнотворным, прогорклым, будто Бертран проглотил растворенный в воде пепел. Тут Хильди показалась из примерочной; он дежурно, выталкивая из себя слова, сказал ей, что она выглядит потрясающе, расплатился по счету, едва на него взглянув, и они ушли вместе - Хильди, забывшаяся в своем ликовании, повисла на его руке, порывисто поцеловала в щеку, что-то прошептала ему на ухо, а Бертран, чувствуя себя под ее взглядом, как под прицелом, не мог понять, кем же ощущает себя в этот момент: похитителем, самозванцем или предателем.
***
Ужинать они отправились в таверну на берегу - там стояли тяжелые деревянные столы и стулья, в воздухе разносился вместе с ветром шум прибоя и подавали восхитительное, пряное, тающее на зубах жаркое из телятины. Хильди, изменив своим привычкам, заказала себе бокал рецины и пила его медленно, прикрывая глаза на каждом глотке.
- Я не думала, что в мире есть такие места, как это, - сказала она вдруг. - Спасибо, что показал мне его.
- Я представляю, что ты чувствуешь, - ответил Бертран. - Я сам попал сюда… случайно. Больше десяти лет назад, когда… - “Когда Катарина от тебя ушла, и ты думал, что твоя жизнь кончена”. - …у меня были непростые времена в жизни. До этого я редко уезжал из Бакардии - в основном, по делам банка. Отпуска проводил в горах или на Бодене. Но решил, что мне нужно что-то менять - почему бы не начать с того, где провести выходные? Говорят, что если человек жаждет перемен, то его первый порыв - вернуться к своим истокам, к тому, что он определяет про себя как начало. Я решил пойти немного дальше: почему бы не отправиться туда, откуда началась вся наша цивилизация?
- Это помогло?
И снова она вводила его в затруднение обычным вопросом - все-таки у нее был настоящий талант представлять обыденные, давно привычные Бертрану вещи с той стороны, о которой он до этого даже не задумывался.
- Наверное, - сказал он, но без сильной уверенности. - Может быть, помогло… смириться. Понять, что все на свете проходит и ничто не продолжается вечно. И что в конечном итоге значение имеет не то, что происходит с нами сейчас, а то, что останется после того, когда мы исчезнем.
- Ты думал когда-нибудь, что оставишь после себя? - спросила Хильди, и глаза ее сверкнули в заволокших небо и землю сумерках. Бертран хотел ответить - наверняка какую-нибудь чушь, - но ему помешали: в дверях таверны, разом сметая прочь сонную размеренность вечера, раздался какой-то шум, а затем до Бертрана донеслись невыносимо громкие и, увы, знакомые ему голоса:
- Бертран! Хильди! Вот так встреча! И вы тут?
- О боже, - простонала Хильди чуть слышно, начиная смеяться; Бертран сделал то же самое, чтобы не выдавать всю силу своего раздражения. К ним приближались Майкл и Джоанна - еще одна парочка туристов, арендующих виллу по соседству; с Бертраном и Хильди они познакомились в этой самой таверне за неделю до этого, услышав, как они говорят по-бакардийски.
- О, вы из Бакардии? - Джоанна первая обернулась к ним и заговорила на бакардийском тоже - с ужаснейшим американским акцентом. - Даже не думала встретить здесь кого-то оттуда! Меня зовут Джоанна, а вас? Майкл, смотри! Настоящие бакардийцы!
Майкл, ее муж, на бакардийском не понимал ни слова, зато прилежно компенсировал это бессмысленной белозубой улыбкой.
- Мои предки приехали из Бакардии сто лет тому назад, - продолжала Джоанна, явно довольная выпавшим шансом продемонстрировать свои языковые умения; Бертран слушал ее с вежливой невозмутимостью, с которой обычно встречал самые идиотские вопросы журналистов и самые яростные выпады оппозиции. Хильди же проявила больше интереса - развернулась на стуле (до этого она сидела к Джоанне спиной) и спросила с любопытством:
- Вот как? Должно быть, эмигранты? Уехали после революции?
- Не просто эмигранты! - важно уточнила Джоанна, поднимая вверх указательный палец. - Моя прабабушка - принцесса Альбрехтина! “Ваше высочество” - так ее всю жизнь называли.
Хильди покачнулась на стуле и схватилась за спинку, чтобы не упасть.
- Альбрехтина? Старшая дочь Флоры и Горация?
- Именно она! - подтвердила Джоанна, радуясь, что встретила в лице Хильди несомненное понимание. - Я не застала ее в живых, к сожалению… но ее сын, мой дед, учил меня говорить по-бакардийски! Я так рада, что увидела наконец кого-то со своей второй родины!
По мнению Бертрана, вряд ли можно было называть родиной, пусть и второй, страну, о жизненном укладе которой знаешь исключительно с чужих слов, но его не стали спрашивать. Джоанна спросила, могут ли они присоединиться к ним за ужином; Бертран мог бы, не утруждая себя, придумать тысячу и один предлог, чтобы отказаться, но умоляющий взгляд Хильди сделал свое дело - мог ли он заставить ее отказаться от общения с кем-то, имеющим отношение к королевской семье? Потерпеть, в самом деле, нужно было недолго, да и в конце концов Бертран нашел общество новых знакомых скорее забавным, нежели неприятным - просто нужно было, как и зачастую при разговоре с американцами, пропускать мимо ушей примерно половину того, что они говорят. Они поужинали вчетвером пару раз; после этого Джоанна и Майкл куда-то исчезли, и Бертран не был настроен выяснять, куда именно. Честно говоря, он полагал, и не без облегчения, что они оставили Кеа, отправившись искать приключений где-нибудь в другом месте - а теперь они снова явились, чтобы нарушить их с Хильди спокойствие, и это заставило его почти что рассвирепеть.
- Мы думали, что вы уже уехали! - заявила Джоанна, опускаясь на стул рядом с Хильди; последняя метнула в Бертрана извиняющийся взгляд, будто как-то приманила сюда эту несносную парочку и теперь от души раскаивалась в этом. - Мы-то улетаем послезавтра! Вернулись, можно сказать, прощаться.