- Ты… ты…
Ее тоже трясло, она с трудом сдерживала рыдания, и Бертран, обнимая ее, чувствовал себя так, будто прижимает к себе раненую птицу, крошечную и трепещущую.
- Хильди, что слу…
- Пожалуйста, - проговорила она, будто давясь собственными словами, - пожалуйста, давай уедем.
Откуда-то издалека донесся раскатистый вой сирены. Похоже, вечеринку можно было считать оконченной.
- Конечно, - все объяснения лучше было отложить на потом. - Конечно, поехали.
Одно маленькое преимущество Бертран все же нашел в произошедшем: по крайней мере, он полностью протрезвел. А для Хильди выпитое, похоже, не прошло даром: едва оказавшись на сиденье машины, она заснула, прислонившись к дверце, обхватив себя руками, будто в стремлении спастись от обступающего холода. Кожа ее действительно была покрыта мурашками, хотя ночь была не из прохладных, а в салоне работал климат-контроль; притормозив и приглядевшись к ее лицу, Бертран понял, что она даже не спит - просто сидит с закрытыми глазами, а из-под ее сомкнутых век текут одна за другой крупные слезы.
- Хильди, - позвал он, не зная еще, что собирается сказать или спросить. Он думал, что она не отзовется, снова закроется в себе, снова спрячется - но она заговорила надорванно, одеревенело, будто под действием снотворного:
- Я очень испугалась, вот и все. Когда я была маленькая, я… в школе подралась с одной девочкой, которая говорила, что я ненормальная. Нас обеих оставили после уроков. Учительница дала нам задание и вышла, сказав, что скоро придет. А с девочкой началось… вот это. Я была одна, и я не знала, что делать, и я решила, что она умирает, и…
Дальше она не смогла произнести и слова: согнулась пополам, уткнувшись лицом себе же в колени, и заплакала - безнадежно и монотонно, как от крайней усталости. Такой Бертран видел ее впервые - и поэтому замер, охваченный нерешительностью.
- Хильди…
- Пожалуйста, - повторила она, заходясь в кашле, будто в попытке избавиться от чего-то, что ее душило, - пожалуйста, поедем домой.
В том, как она говорила, как не решалась или не могла даже поднять головы, Бертрану чудилась какая-то крайняя опустошенность и уничтоженность, обреченность получившего приговор - но сейчас, на пустой дороге посреди тяжелой непроглядной ночи, было не лучшее время и место для того, чтобы задавать вопросы.
- Хорошо, - произнес Бертран и нажал на педаль газа.
***
- Вы не очень торопитесь умирать.
От террасы, огибая виллу, спускалась вниз по скале вырубленная в камне лестница. Она заканчивалась на небольшой, огорженной низкими перилами площадке; больше ничего не было здесь, только сплошная твердь скалы с одной стороны и чернеющая в ночи водная ширь - с другой. На этом островке меж двумя стихиями Хильди и встретилась с д’Амбертье - он стоял возле перил, глядя в простирающуюся перед ним темноту, и, заметив, что к нему приближаются, кивком головы пригласил свою новоиспеченную собеседницу к нему присоединиться.
- Какой-то шум, - проговорил он затем, когда Хильди подошла к нему, остановилась в нескольких шагах. - Что там произошло?
- У хозяйки приступ, - сообщила ему Хильди. - С ней все будет в порядке.
Д’Амбертье только пожал плечами. Судьба Джоанны, очевидно, весьма мало задевала его; впрочем, сложно было сказать, задевает ли его вообще что-нибудь кроме того, чему в тот момент были посвящены его мысли.
- И все же, - продолжала Хильди, несколько раздраженная тем, что разговор свернул с намеченной темы, - вы, должно быть, очень боитесь смерти.
- Почему вы так думаете?
Д’Амбертье не смотрел на нее. Со стороны можно было решить, что он говорит вовсе не с Хильди, а с кем-то или чем-то иным, что виделось ему во мгле.
- Я бы боялась, - ответила Хильди с насмешкой, - зная наверняка, какой теплый прием меня там ожидает.
Д’Амбертье заметил безразлично:
- Все давно кончено.
- Ничего не кончено, - возразила Хильди и добавила, распаляясь все больше, мелко дрожа от охватившей ее ярости, а голос ее отражался от скалы звонким эхом и устремлялся во тьму, чтобы потонуть где-то в ее бездонном нутре. - Как вы могли сделать это? Как могли быть таким безжалостным? Как могли смотреть на то, что сотворили - изо дня в день, на протяжении нескольких лет? Неужели вам было… неужели вы ни на секунду в себе не усомнились? В том, что вы убиваете человека ради собственных гребаных амбиций?
Д’Амбертье выслушал ее, не перебивая, позволив себе лишь одно небольшое уточнение:
- Не человека.
Хильди отступила от него, точно получив пощечину.
- Вы знали…
Д’Амбертье отстраненно кивнул - по-прежнему не ей, а темноте.
- Вы знали! - воскликнула Хильди, будто не веря собственным словам. - Вот почему вы это сделали! Вы испугались, да? Вы хотели, чтобы он умер, потому что боялись его!
Д’Амбертье покачал головой, смиряясь с тем, что его безмолвный диалог с ночью все же будет нарушен, и повернулся к своей второй собеседнице, посмотрел на нее одновременно с участием и любопытством.
- Что же, - проскрипел он, - вы явились, чтобы получить от меня раскаяние? Вам не кажется, что это несколько запоздало?
- Раскаяние не бывает запоздалым, - отрезала Хильди, не скрывая своего торжества. - Но мне нужно от вас не это.
Стремительным движением она выпрямила руку, которую до этого держала за спиной, и стало видно, что в руке этой она сжимает нож - тот самый, о беспримесности состава которого еще недавно справлялась у Джоанны.
- Вивьенна не имела права этого делать, - сказала она тихо и отчетливо, наблюдая за лицом д’Амбертье - но тот не показывал никакого страха или стремления защититься и как будто был вообще не впечатлен тем, что его собираются убить. - Если бы она знала все как есть, то отправила бы вас к черту, потому что все мы, кого вы и вам подобные зовете колдунами, в глазах мироздания - все равно, что кровные родственники. А убивший того, с кем состоит в родстве, навлекает на себя проклятие… на себя и на все, что породит.
Нож в ее руке подрагивал, но д’Амбертье на него даже не взглянул - смотрел он только на Хильди, и во взгляде его плескалась какая-то болезненная, непонятная ей нежность. Этот взгляд сеяал в ее душе сомнения, не позволял ей нанести удар; в попытке отгородиться, защититься от него, она почти выкрикнула:
- Это все ваша вина! Все, что происходит - это ваша вина! Вы хотели обмануть судьбу, вы надеялись, что последствия вас не затронут… но вы отдали Вивьенне это, - схватившись за медальон, Хильди сорвала его с себя и даже не заметила, что лопнувшая цепочка до крови оцарапала кожу на ее шее, - вы закрепили сделку с ней и вы прокляты так же, как и она. И все, что вы породили… все это проклято тоже.
Она умолкла, тяжело дыша. Д’Амбертье подождал, не скажет ли она еще что-нибудь, и затем осведомился, вымученно улыбаясь:
- И что вы собираетесь делать?
- Снять проклятие, - ответила Хильди, вздыхая. - Пролить кровь убийцы и покончить с этим. Для этого я искала встречи с вами. Вивьенна заплатила за содеянное. Теперь ваша очередь.
Ночь становилась все гуще, хотя казалось, что гуще уже некуда, отрезала их обоих от внешнего мира, откуда перестал доноситься до них даже поднявшийся на вилле шум. Тишина была д’Амбертье по душе; когда он заговорил, в голосе его звучала удовлетворенность:
- Если все, что вы мне рассказали - правда… боюсь, сейчас вы можете делать только хуже.
- О чем это вы?
Д’Амбертье сделал шаг к ней - она вздрогнула, подняла нож, но так и не нанесла удара. Он осторожно извлек медальон из ее сжатых пальцев, коротко осмотрел со всех сторон, затем вновь вложил в ее раскрытую ладонь.
- Как вы узнали об этом, девочка моя?
- Она… - обескураженная его обращением, Хильди не сразу смогла взять себя в руки. - Она оставила письмо. Я нашла его в ее бумагах.
Д’Амбертье продолжал смотреть на нее, не выпуская ее напряженной руки - и вдруг лукаво ей подмигнул.
- Похоже, в этом письме она рассказала не все. Например, что эта замечательная безделушка - кстати, вы знаете, что такие вещи были очень в моде в эпоху Мак-Магона? - не единственный подарок, который я ей оставил.