- Девять утра, соня. Самое время для утренних новостей.
- Что?.. - попытки одновременно проснуться, сосредоточиться на разговоре и разыскать Хильди закономерно привели к тому, что Бертран терпел неудачу на всех трех направлениях одновременно. - О чем ты?
- Как - о чем? - воскликнула Като, как будто искренне не понимала, как Бертран умудрился оказаться таким невеждой. - Включи любой канал, милый. Или интернет открой. Ты сегодня утром - главная звезда.
- Что?..
Он не мог видеть лица Катарины, но живо представил, как она, пораженная его тупостью, закатывает глаза.
- Кто-то раскопал про ваши с отцом делишки десятилетней давности, Берти. Вывалили все на свет божий, и… меня тоже поминают, конечно же. Собственно, мне сразу и сообщили. Я решила, вдруг ты тоже захочешь узнать?
- Я… - Бертран ощутил, что его сейчас вывернет наизнанку; теряясь, он хотел сказать что-то потрясающе неуместное в контексте ситуации, вроде “спасибо”, а может и выразиться резче и крепче, но способность говорить в один момент оставила его, когда он распахнул балконные двери - и увидел, что Хильди лежит на полу, лишенная сознания, нелепо раскинувшая руки, а из носа ее течет, капает на пол рядом с ее головой тонкая струйка крови. Рядом валялся разбитый бокал и расползалась полузасохшая винная лужа.
- Хильди! - он забыл даже, что по-прежнему прижимает телефон к уху и Катарина, конечно же, слышит его. - Хильди, черт!
- Что? - вот теперь удивление Като было неподдельным. - Ты что там…
- Я перезвоню, - бросил Бертран и, оборвав связь, кинулся к Хильди. Она была жива, но пребывала, судя по всему, в глубоком обмороке; Бертран поднял ее, донес до кровати, но она, скорее всего, этого даже не заметила.
- Мистер? - в спальню деликатно постучала горничная, привлеченная, очевидно, его криком. - Мистер, у вас все в порядке?
- Нет! - рявкнул Бертран во всю мощь своих легких, нисколько себя не контролируя. - Скорее, вызывайте врача, “скорую”, кого-нибудь! Сейчас же!
Из-за двери донеслось испуганное ойканье, а затем - топот удаляющихся шагов. Похоже, у Бертрана получилось быть достаточно убедительным.
Хильди оставалась неподвижна, жутковато похожая сейчас на куклу; Бертран наклонился к ней, чтобы успокоить себя, отогнать одолевающий его страх звуком ее дыхания. Кровь, стекавшая по ее лицу, капала теперь на простыню - удивительно мерно, как часы или метроном, и Бертрану почудилось, что так отсчитывает кто-то, будто в насмешку, разделяя по секунде, то время, что у них с Хильди еще оставалось.
конец первой части
========== Пропущенная сцена 4. Неотправленное письмо ==========
1969
Студенческий Комитет считался распущенным уже почти год, но, как Вивьенна знала, лишь на словах; собрания по-прежнему проводили каждую среду, типография переехала в соседний квартал и как ни в чем не бывало продолжила свою работу. В университете Вивьенна больше не появлялась, но часто видела, проходя мимо, как горит свет в окнах полуподвала, куда тайно, чтобы флики не заметили, перенесли печатный станок. Однажды она не ограничилась тем, чтобы пройти мимо - бросила недокуренную сигарету в урну рядом с автобусной остановкой и, спустившись по предательски скользкой в потемках лестнице, постучала в железную дверь.
В подвале ненадолго стало тихо. Конечно, его обитатели решили, что к ним нагрянули с обыском.
- Это я! - громко сказала Вивьенна, чтобы сразу отмести любые подозрения. Ее в Комитете неплохо знали - она никогда не числилась среди его членов, но пару раз помогала с распространением газет и листовок, а в мае хранила целые их кипы прямо в своей кладовой.
Дверь чуть приоткрылась, и Вивьенна увидела Элиз - та, оглядев ее с ног до головы, не скрыла облегченного вздоха.
- Виви! Проходи. Мы уж думали - кто-то нас сдал…
- Нет, нет, - ответила Вивьенна, проскальзывая внутрь и тщательно запирая дверь за собой на увесистый железный засов. - Это всего лишь я.
- Проходи, - гостеприимно предложила Элиз, приглашающе кивая. - Что-то случилось? Хочешь выпить?
От стакана джина Вивьенна не отказалась, сделала глоток, с наслаждением прокатывая по языку горячую горечь. В подвале трудно было дышать - воздух сперло одновременно табачным дымом и густым запахом чернил, - но это до того гармонировало с ее внутренним состоянием, что она не ощутила неудобства. За станком работали, не покладая рук, двое парней - одного из них, Жана, она знала, второй же был ей не знаком. Вивьенна подошла к ним, заинтересованная их работой - листовками, которые выходили из-под пресса одна за другой.
- Готовим небольшой сюрприз ко второму туру! - сказала Элиз, перекрикивая шум станка. - Мы объявим бойкот, но пусть не думают, что это заставит нас заткнуться!
Вивьенна посмотрела на нее удивлено:
- Бойкот?
- Конечно! - подтвердила Элиз так, будто Вивьенне было стыдно этого не знать. - Все наши не пойдут голосовать во втором туре! Мы не собираемся выбирать из двух разновидностей дерьма!
Станок, клацнув своими стальными челюстями в последний раз, притих. Жан бережно, будто художник, готовящийся показать публике свой шедевр, взял в руки последний отпечатанный лист - на нем поместились в ряд несколько листовок, содержащих одно и то же: изображение высокой светловолосой дамы, которая, похабно улыбаясь, жадно тянулась ртом к эрегированному мужскому члену, в то время как еще один мужчина пристраивался к ее заду. “Нравы тех, кто нами правит” - гласила подпись на каждой листовке; прочитав ее про себя, Вивьенна произнесла вслух:
- Этого недостаточно. Никогда не будет достаточно.
- Мы делаем, что можем, Виви, - сказала Элиз немного обиженно; несомненно, она думала, что плод ее трудов будет оценен более высоко. - Зато представь их лица…
- Они все равно не поймут, - отрубила Вивьенна, отходя; на дне ее стакана еще что-то оставалось, но она почувствовала, что ее стошнит, если она выпьет хотя бы каплю. - Какое им до нас дело? Если бы они поняли… если бы пережили то, что переживаем все мы…
- Ну что поделать, - сказал Жан примирительно, укладывая лист сушиться рядом с его собратьями - ими устлан был почти весь пол в типографии, столы, даже сдвинутые старые, ни на что уже не годные стулья. - Мы ведь не волшебники, Виви.
Не отрывая взгляда от лица дамы с листовки, Вивьенна крепко сжала в руке стакан. Конечно, ее сил не хватило бы на то, чтобы раздавить стекло, но на секунду ей захотелось представить, что она действительно может это сделать - если уж так получилось, что больше она не может ничего.
- Вы - нет, - добавила она очень тихо, чтобы никто из присутствующих не мог расслышать ее.
***
1973
“Для моей Виви, которую я буду любить, пока этот мир не закончится”.
Кто-то из друзей сфотографировал их с Андре четыре года назад, когда они гуляли на берегу Сены; на фотографии они были вдвоем, обнимающие друг друга, улыбающиеся - никто, взглянув на нее, не смог бы сказать, что одному из изображенных остается жить чуть меньше полугода. Фотография висела у Вивьенны на холодильнике; стоило, наверное, убрать ее, чтобы не причинять себе боль каждый раз, натыкаясь на нее взглядом, но Вивьенна не могла вынудить себя сделать это.
Две вещи случилось одновременно: зазвонил будильник, извещая, что пора вынимать сварившиеся яйца из кипящей кастрюли, и ожил, начал вторить ему собственным звоном стоящий в прихожей телефон. Разорваться надвое Вивьенна не могла при всем желании и поэтому сначала сняла кастрюлю с плиты, залила ее холодной водой; звонивший, впрочем, оказался непреклонен, и вынужденная задержка не заставила его отступиться и прервать связь - наоборот, звон как будто усилился, приобретя новые, пронзительно-панические нотки.
- Да что еще за черт, - буркнула Вивьенна, подходя к трубке и между делом бросая взгляд на часы - было почти одиннадцать вечера, не лучшее время вести спонтанные разговоры вместо того, чтобы спать. - Алло? Кто это?
- Мадемуазель Вильдерштейн?
Она узнала голос, даже искаженный, задыхающийся - ее собеседник говорил будто на бегу, с трудом находя в груди воздух, чтобы выпалить следующую фразу, - но все равно переспросила: