- Д’Амбертье? Это вы?
- Нам нужно срочно встретиться, - сказал он, перебивая ее. - Прямо сейчас.
- Прямо сейчас?! - возмутилась она, на всякий случай смотря на часы еще раз. - Да какого еще…
- Это касается нас обоих, - произнес он, вновь не давая ей договорить. - И нашего… дела. Нужно место, где не будет лишних ушей.
Голос его был как будто готов сорваться; в груди у Вивьенны что-то сжалось, и она ответила с гораздо меньшей враждебностью:
- Булонский лес. У памятника расстрелянным. Я буду там через сорок минут. Идет?
- До встречи, - сказал д’Амбертье и тут же отсоединился; Вивьенна сделала то же самое, бросив трубку на рычаг, будто это была ядовитая змея. В голове у нее все перепуталось, и она не могла решить, что и думать; впрочем, излишних пустых догадок строить она не стала, рассудив справедливо, что скоро получит ответы на все свои вопросы, что называется, из первых рук. Надо было только быстро одеться, запереть квартиру и, прихватив с собой фонарик и не столкнувшись на лестничной клетке с вечно любопытствующей мадам Этерналь, помчаться со всех ног к остановке автобусов - на предпоследний вечерний Вивьенна еще успевала.
***
Д’Амбертье опоздал - скорее всего, немного заплутал в ночи. Он был один, в надвинутой на глаза шляпе, кутался в плащ, будто прятал под ним оружие: услышав его приближение, Вивьенна обернулась, нашла его фигуру в темноте лучом фонаря. Он прищурился, прикрыл рукой глаза, приблизился осторожно, будто боялся подскользнуться на листьях, плотно устилающих землю под их ногами; не нужно было приглядываться к нему, чтобы понять, что он крайне растерян и даже испуган.
- Что произошло? - спросила Вивьенна, опуская фонарь, чтобы не светить ему прямо в лицо. - Вы меня сюда выдернули посреди ночи, и…
- Я не мог предупредить раньше, - торопливо сказал он, а потом произнес слова, от которых земля сотряслась у Вивьенны под ногами. - Ваши… ваш ритуал не сработал.
- Что? - теперь способность внятно говорить изменила уже ей, и вместо вопроса у нее вышел невнятный свистящий вздох. - Что вы сказали?
- Ваш ритуал не сработал! - повторил д’Амбертье, нервно оправляя рукава; Вивьенна заметила, что подбородок его мелко трясется, а лицо бледно до того, что напоминает лицо мертвеца. - Что бы ни произошло - он не сработал!
- Какой-то бред, - попыталась унять его Вивьенна, все еще отказываясь смириться с услышанным. - Как могло не сработать? Даже по телевизору видно, он совсем плох. Да и… в газетах писали, что он чем-то болен. Если уж такое пропустили в печать…
- Немного не так: он был болен, - поправил ее д’Амбертье, делая ударение на слове “был”. - Он выздоравливает.
- Что?!
Вивьенна думала в первый миг, что ее окатит оцепенением, но вышло наоборот: услышанное ужалило ее, стегнуло, как кнутом, заставило сделать несколько быстрых шагов из стороны в сторону. Д’Амбертье смотрел на нее, как на врача, готового вынести безжалостный вердикт.
- Вы уверены? - грозно спросила она, начиная злиться - на него, конечно же, потому что больше рядом никого не было. - Это точно?
- Я говорю о том, что вижу своими глазами, - сказал д’Амбертье важно, очевидно оскорбленный тем, что Вивьенна не сразу поверила ему. - Он выздоравливает. И более того - похоже, он понял, что происходит. Он ищет нас, мадемуазель Вильдерштейн. И если в этом он преуспеет - мы оба покойники.
Вивьенна глухо выдохнула. Чувства ее по-прежнему были смешанны и непонятны даже ей самой - она не могла даже определиться, бояться ей или смеяться над тем, в какое дурацкое положение, по-другому не сказать, она умудрилась собственноручно себя поставить. Д’Амбертье, правда, от смеха был куда как далек - привалившись к дереву, как человек, готовый вот-вот упасть, он проговорил слабо и безнадежно:
- Вы не представляете, что грозит нам обоим.
- Ну почему, - Вивьенна пожала плечами, - я представляю, на что способны люди из вашей братии.
- Нет, нет, - произнес д’Амбертье что-то загадочное, сокрушенно качая головой, - все намного хуже.
Было видно, что он близок к отчаянию, и в душе Вивьенны, пусть она и не желала того, пробудилось слабое к нему сочувствие. “Цивил, - подумала она со снисходительностью, но без презрения, скорее с желанием отмотать время назад, не дать совершить ошибку им обоим, но ему - особенно, - сидел бы ты дальше в своих кабинетах, не лез в дела, в которых ничего не понимаешь… а что теперь? Теперь убьют нас обоих”.
- Я… не понимаю, что могло пойти не так, - призналась она, приближась к д’Амбертье, прислоняясь к тому же дереву рядом с ним. - Должно быть, мне нужно извиниться?
- Или мне, - сказал он то, чего Вивьенна совсем не ожидала. - В конце концов, это я пришел к вам. Я впутал вас в это дело.
- Что я слышу? - усмехнулась она. - Муки совести? От вас?
Д’Амбертье посмотрел на нее, чуть насупившись.
- Вы полагаете, что я чудовище, мадемуазель Вильдерштейн?
Она посмотрела в его глаза, живые, сверкающие и беспокойные, и сказала без обиняков:
- В меньшей степени, чем многие другие.
“Те, кто убил Андре. Все они виновны - вплоть до колокольчика их председателя”.
- Знаете, как погиб мой отец?
Она не знала, что побудило ее задать этот вопрос. Меньше всего д’Амбертье мог интересоваться ее семейной историей - но он не стал отпускать презрительные замечания и показывать, что не нанимался в исповедники, только ответил озадаченно:
- Не имею ни малейшего понятия.
Вивьенна обнаружила, что продолжать стоять на ногах у нее нет ни сил, ни желания; вздохнув, она опустилась на землю, прислонившись к дереву спиной, и д’Амбертье внезапно сделал то же самое, совершенно не щадя ни своего пальто, ни брюк. Так они сели рядом, не смотря друг на друга, одновременно глядя в небо - покрытое темнотой с редкими просветами звезд, много раз перечеркнутое хаотичными линиями ветвей.
- Он был мэром городишки в глуши где-то под Страсбургом, - начала Вивьенна, по-прежнему не понимая, зачем рассказывает это все и чем это может помочь. - То есть, помощником мэра. Мэром его сделали немцы - просто пришли и пристрелили его предшественника. Казалось бы, после такого ему стоило сидеть тихо и не высовываться, но черт его дернул связаться с местным Сопротивлением.
Перед Вивьенной, что было ожидаемо, возник образ матери - она никогда не рассказывала эту историю иначе как напившись вусмерть, и всегда делала это с одними и теми же интонациями, в одних и тех же выражениях, будто заела в ней какая-то застарелая аудиозапись, и мать не могла ни остановить ее, ни поставить на паузу, только повторять раз за разом, с начала и до конца. Все ее существование было подчинено этой закольцованности - и именно от него Вивьенна бежала, как от смертельной петли.
- Он передавал им какую-то информацию о немцах, что засели в городе, - продолжила Вивьенна, чувствуя отвращение к тому, что говорит - она ненавидела эту историю, ведь не случись ее - и ее, Вивьенны, жизнь, была бы совершенно другой: возможно, в ней нашлось бы немного места для истинного, прочного счастья, над которым не властен был бы мир со всею своей жестокостью. - Потом, конечно же, его раскрыли. Начали угрожать матери, которая тогда была беременна мной, и он раскололся. Выдал им секретное расположение бойцов. Немцы пошли туда и всех перебили, конечно же. Кроме одного - какого-то мальчишки, который сбежал, а они то ли не заметили этого, то ли не стали за ним гнаться. Отца это и погубило. На следующий день, когда город освободили, его нашли повешенным на воротах, а на шее у него - табличку “Предатель”.
Д’Амбертье ничего не говорил, но слушал внимательно - Вивьенна поняла это по его напряженному молчанию.
- Если есть в этой истории какая-то… мораль, - заключила она, стараясь не осмысливать слишком уж сильно абсурдность подобной идеи, - то заключается она в том, что любое дело, если уж взялся, надо доводить до конца. Никогда не знаешь, какими будут последствия того, что ты упустил. Я не хочу упускать, господин министр. Когда-то я пообещала… себе и кое-кому еще, что сумею что-то изменить, раз мне представился шанс. И если я все еще жива - то мое обещание в силе.