Тебе стало лучше?
Она ответила с небольшой задержкой.
вполне)) все в порядке
“Все не в порядке”, - подумал Бертран с ожесточением, глядя на закрытую дверь приемной Аллегри, перед которой сидел уже четверть часа, будто школьник, которого привели к директору. Конечно, горничная рассыпалась перед ним в извинениях, принесла кофе и целую вазу рассыпчатых кремовых пирожных, на которые Бертран, с самого утра мучимый спазмами в желудке, даже не посмотрел. Он отдавал себе отчет, что рискует, отправляясь сюда - но с другой стороны, если Аллегри действительно решил уничтожить его, то терять Бертрану было уже нечего; если же Аллегри ни при чем, то таким союзником, как он, не стоило разбрасываться.
когда мы теперь увидимся?
Бертран прикрыл глаза, заставляя себя сосредоточиться, восстанавливая в памяти все подробности своего расписания на ближайшие дни.
Во вторник вечером. После девяти.
хорошо)
- Господин Аллегри ждет вас.
Обратилась к нему секретарша, премилое создание с точеной фигурой и копной тщательно уложенных светлых волос; проходя мимо нее, Бертран коротко улыбнулся ей и в ответ тоже получил улыбку, дежурную и безликую.
- Принеси чаю, Делли, - раздался из кабинета голос хозяина - громкий, бодрый, ничем не выдающий того, что принадлежит он человеку, недавно справившему девяностый день рождения. Конечно, годы не могли пройти для Аллегри вовсе не замеченными: если во время их с Бертраном прошлой встречи тот, как Бертран смутно помнил, нашел в себе силы встать из-за стола и шагнуть ему навстречу, то теперь остался сидеть, выкатившись к посетителю прямо в кресле - отделанном кожей, снабженным хромированными колесами и целой панелью из каких-то футуристических датчиков.
- Берти, друг мой, - радушно произнес Аллегри, протягивая Бертрану руку, и тот в некотором ошеломлении (ему все еще странно было осознавать, что этот человек оказался подвластен хоть чему-то, хоть роковому течению времени) пожал ее. - Сколько я тебя не видел? Слышал о том, что Альверн взял тебя в министры… есть хоть какие-то мозги у этого павлина!
Он закатился обратно на свое место, предоставив Бертрану опуститься в кресло для посетителей. Стол стоял у окна, за которым видно было гигантский, наполненный солнечным светом сад, в котором как будто перемешались все существующие в мире цвета и формы - сейчас там никого не было, только перекрикивались и носились с ветки на ветку редкие птицы.
- Чудесная погода сегодня, верно? - спросил Аллегри, нажимая на кнопку в подлокотнике своего кресла - окно раскрылось шире, впуская в кабинет еще больше воздуха и вместе с ним проклятой пыльцы, от которой у Бертрана тут же начали слезиться глаза. - Не хочешь остаться на обед? Сегодня накроют на террасе…
- Благодарю, - отозвался Бертран, говоря в нос, как простуженный, - но меня ждут дела в Буххорне…
- Правда? Жаль, - Аллегри посмотрел на него и с видимым сожалением вновь нажал кнопку; окно закрылось, а из-под потолка послышалось мерное гудение кондиционера. - Вижу, ты все так же не переносишь дары многоуважаемой Флоры, как и раньше. Знаешь, что сказала мне Като? Что ты вообще не изменился с тех пор, как она видела тебя в последний раз.
Бертран с радостью бы оставил его реплику без ответа, но делать этого было никак нельзя: Аллегри смотрел на него так, будто бросил шар в боулинге и ждал, когда тот выбьет полный страйк.
- Она тоже не изменилась, - заметил Бертран со всей дипломатичностью, на которую был способен.
Аллегри, явно ожидавший чего-то более красноречивого, пожал плечами:
- Странно, если бы да. Я вообще не думаю, что людям свойственно меняться, Берти. Наша скотская природа ничуть не изменилась за все существование цивилизации, а кто-то хочет, чтобы одно-единственное человеческое существо становилось другим за год, два, даже десять! Надо быть идиотом, чтобы так думать. Если держать в мыслях тот факт, что люди не меняются - жизнь как таковая становится намного понятнее…
Словно в подтверждение своих слов, он продемонстрировал тут же, что самые незначительные его привычки все так же остаются при нем: секретарша внесла в кабинет поднос с чаем, который Аллегри, сколько Бертран его помнил, предпочитал и кофе, и всем остальным напиткам, и старик принялся самостоятельно наполнять чашку. Терпкий, крепкий аромат, с которым Бертран уже успел сродниться, раскинулся вокруг стола; Бертран вспомнил Хильди - интересно, что бы она сказала по поводу содержимого чайника Аллегри? Оценила бы по достоинству или забраковала как не стоящее внимания?
“Хильди, Хильди”. Бертран не ждал от себя такой мысли, но подумал, что прибыл сюда и ради нее тоже - по крайней мере, помочь самому себе значило для него в определенной мере помочь и ей.
- Вы читали последние новости? - спросил он, не желая больше тратить время. Аллегри, вопреки его ожиданиям, не стал тянуть с ответом или уклоняться от него, только поморщился, поднося ко рту чашку:
- Конечно, читал. В современном мире, Берти, новости нападают отовсюду: даже если не хочешь чего-то знать, все равно узнаешь рано или поздно.
- У вас есть… - конечно, Бертран не был самоубийцей, чтобы допустить в своих словах прямое обвинение или хотя бы намек на него: Аллегри и без того смотрел на него, как удав на добычу, - …догадки, кто может стоять за всем этим?
- Я хотел задать тебе тот же самый вопрос, - произнес Аллегри, разглядывая Бертрана, будто выжидая, когда тот сделает ошибку. - Сам понимаешь… не так много людей были посвящены в подробности дела. Откуда могла произойти утечка?
Голос его был прохладен, и Бертран осознал, что сам стал жертвой того подозрения, которое уже несколько дней терзало его самого. О таком он даже не задумывался; по спине его, по плечам и рукам, доходя до кончиков пальцев, пробежала волна мурашек.
- Вы думаете, я сделал это? - спросил он, стараясь, чтобы не дрогнул голос. - Подставил сам себя? Но зачем?
- Или проболтался не тому человеку, - произнес Аллегри учительским тоном, - не появилось ли недавно рядом с тобой людей, с которыми ты мог быть… откровенен сверх меры?
Знал ли он про Хильди? Сейчас в этом, правда, не было особой разницы: Бертран вспомнил их встречи, всегда короткие, обрывавшиеся будто на полуслове, все отвоеванное у Бакардии время, что они проводили вместе - и непререкаемо ответил:
- Нет.
Аллегри хмыкнул, отпил из чашки, поставил ее на блюдце. Через ободок перелились, поползли по белоснежной фарфоровой стенке несколько темных капель.
- Тогда мы в тупике, Берти. Всех, кто знал о деле, я знаю лично. Ни один из них не причастен. И ни одна.
Бертран ему не поверил. Слишком сложно ему было представить, что Аллегри может чего-то не знать.
- Получается, - произнес он, складывая на груди руки, - публикация в “Пчеле” появилась из ниоткуда?
- Почему же? Кто-то, по крайней мере, набрал этот текст и отправил его в редакцию. Кто это, кстати? Ты уже выяснил?
- Выясняю, - буркнул Бертран, снова ощущая себя ребенком, которого вызвали к доске, и испытывая от этого острейшее неудовольствие. - “Пчела” гарантирует анонимность тем, кто этого хочет. Но мои люди смогут найти автора статьи.
- Уже что-то, - заметил Аллегри, снимая обертку с кубика сахара, лежащего на блюдце, и отправляя его в рот целиком - эту привычку, усвоенную им с послевоенных лет, Бертран также заметил за ним давно. - Начни с этого человека, Берти. Выясни, кто был его основной целью - ты, Като или я. Это сузит круг подозреваемых… у тебя, должно быть, порядком завелось врагов?
- Легче перечислить тех, кого я могу назвать друзьями, - ответил Бертран.
Аллегри шумно разгрыз еще один кубик - в ссохшихся чертах его лица проявилось на миг восторженное выражение мальчишки, получившего долгожданное, так желанное им угощение.
- Это было ожидаемо. Политика - грязное дело, Берти. Мой отец, помнится, хотел, чтобы я стал политиканом. Несмотря на все свои недостатки, он верил в демократию, мой отец. Верил, что человечество способно чему-то научиться, верил в прогресс, в справедливое будущее… хорошо, что он давно уже на том свете и не может видеть, что оставили от его идеалов те, кто, по его мнению, должен был строить светлое завтра. Манипуляции и демагогия! Вот все, что осталось нам от демократии. Она выродилась, ее больше не существует.