- Кандарн, - рассеянно повторил Бертран, беря наугад несколько верхних бумаг из кипы и перелистывая их - на всех было написано одно и то же, пусть кое-где и разнился порядок слов. - Я еду туда.
Микаэль, готовящийся произнести еще один обличительный монолог, так и замер, открыв рот.
- Но… но… - с трудом выговорил он, явно не веря, что Бертран говорит всерьез, - ты спятил, Берти! Что ты хочешь делать? Они же заживо тебя сожрут!
- По крайней мере, перед этим я попытаюсь убедить их, что они пилят сук, на котором сидят. И сидит, прошу заметить, вся страна - а тот и без того вот-вот переломится, мы полетим вниз вместе с ними, а они еще помянут нас добрым словом.
Бертран старался говорить спокойно и взвешенно, будто обдумывал решение по крайней мере несколько дней, а то и недель, а не бродило оно в его голове неясными вспышками, от которых он пытался закрываться доводами разума, но в какой-то момент - прямо сейчас, пока смотрел в телевизор, - оказался больше не в силах взывать к мере рацио, к логике, даже к собственному чувству самосохранения. Может быть, он сошел с ума в эту секунду - а может, делал это постепенно уже несколько месяцев, с тех пор, как не сумел отмахнуться от историй Робье, как от сказочных россказней, не имеющих с реальностью ничего общего. Может, они и не имели бы, не решись он подпустить их к себе, открыть между ними дверь того, что составляло его реальность - а теперь она изменилась необратимо, и в ней Бертран был готов совершать то, что прежде сам и высмеял бы как чушь, ерунду, нонсенс.
Невозможность.
- Думаешь, они тебя услышат? - сомнений Микаэля слова Бертрана не умалили. - Не слишком ли оптимистично с твоей стороны? Эта публика не желает слышать никого, кроме себя самих и кого-то вроде Идельфины, кто умеет дуть в их дуду. Их заботит только их собственная шкура, и ничего больше!
- Но мне нужно попытаться, - терпеливо повторил Бертран, - этого требует моя должность.
- Твоя должность не требует, чтобы ты общался с… с… с пустоголовыми болванами, которые считают тебя кем-то вроде исчадия ада, - возразил Микаэль. - О чем с ними говорить? Это может быть небезопасно, в конце концов!
- Спасибо за заботу обо мне, - сказал Бертран, - но все же я поеду.
Наверное, Микаэль про себя костерил его кретином. Бертран из прежней реальности, во всяком случае, именно так бы его и назвал.
***
- Я еду в Кандарн.
Хильди, в отличие от Микаэля, не стала пробовать его переубедить. Она была непривычно тихой даже для себя в последние недели - они с Бертраном не говорили об этом, но он ясно видел, что она тает, как свечка. Сложно было не замечать перемен в ней, того, как осунулось ее лицо, истончилась кожа, взгляд стал как будто немного расфокусированным; иногда, когда они разговаривали, ей приходилось делать над собой усилие, чтобы сосредоточиться. Несколько раз Бертран находил в ванной скомканные окровавленные салфетки - и вновь ничего не говорил, будто это значило нарушить какое-то установленное между ним и Хильди табу. Она, впрочем, не говорила тоже, хотя он предчувствовал, что ей есть, что сказать. Ведь он был виновен в том, что происходит с ней - она могла обвинить его… или не могла?
- Ты делаешь то, что должен, - выговорила она наконец. Он взял ее за руку; они сидели за столом в кухне, и перед ним стояла чашка с чаем, а перед ней - стакан жаропонижающего.
- Это закончится, Хильди. Чем быстрее мы примем реформу, тем быстрее все кончится.
- Да, - она не подняла глаз, смотрела только на то, как Бертран осторожно сжимает ее запястье, боясь оставить след или повредить - словно это имело значение перед тем, как он успел уже навредить ей. - Все должно в конце концов кончиться.
Он не стал спрашивать, что она имеет в виду, потому что предчувствовал, что ответ ему не понравится. Подступаться к ней ближе, пытаться обнять он тоже не стал - все было бесполезно, она бы рассеялась, как мираж, утекла сквозь его пальцы.
- Подожди-ка…
Она вдруг ожила - пусть с ней это случалось все реже, но не позволяло умереть его исступленной надежде: еще не все потеряно. Отпустив ее руку, он смотрел, как она копается в ящиках в гостиной, деловитая и увлеченная, будто вернувшаяся к нему из тех дней, когда они начинали видеться здесь тайком, когда впервые целовались у окна.
- Вот! - Хильди повернулась к нему, протянула что-то небольшое, легко уместившееся на ее ладони; присмотревшись, Бертран понял, что это медальон с крышкой - такие, наверное, носили у сердца дамы и кавалеры в эпоху короля-мальчишки. - Нет, только не открывай! Там внутри… травы, в общем. Откроешь, и все рассыпется.
- Что это? - спросил Бертран, разглядывая медальон со всех сторон - ничем не примечательная безделушка, похоже, даже не антиквариат. - Он… что-то делает?
- Да, - сказала Хильди негромко, но убежденно. - Он отведет беду. Там, в Кандарне… мало ли, что может случиться? Вдруг в тебя будут стрелять?
- Надеюсь, до этого не дойдет, - Бертран отчего-то чувствовал себя преглупо. - И что он сделает? Остановит пулю?
- Нет, - Хильди помотала головой, и он увидел, что в ее глазах стремительно скапливаются слезы, - но если будет хотя бы маленький… крошечный шанс, что пуля пойдет мимо… он поможет вытащить этот шанс.
Остальной свой скептицизм он решил оставить при себе - если в мире существовал он сам, Бертран Одельхард, готовый с глазу на глаз переговорить с рабочими Кандарна, то и медальоны, помогающие уберечься от выстрелов, вполне могли где-то присутствовать.
- Это не мой рецепт, - добавила Хильди смущенно, - но… он работает. Просто поверь: он работает.
- Конечно, Хильди, - он все же обнял ее, так мягко, насколько смог, чувствуя почему-то облегчение: шанс есть. - Я ведь уже говорил, что верю тебе.
***
- Они здесь! Они здесь!
Бертран поднял голову от бумаг, чтобы развернуться и посмотреть в окно - и увидел там то, чего больше всего боялся: огонь и дым, и проклятые фейерверки, и толпу, катящуюся к министерству, готовую, все равно что цунами, разметать все на своем пути.
- Охрана заперла ворота, - пролепетал появившийся черт знает откуда Микаэль, стуча зубами, - но этого не хватит, нас просто сметут… надо звонить в министерство внутренних дел…
- Так позвони, чтоб тебя! - рявкнул на него Бертран, выбегая из кабинета в коридор, а оттуда - к лестнице, ведущей к выходу. Вокруг него носились, как стая испуганных птиц, сотрудники министерства; каждый искал, где бы спрятаться, ведь всем было ясно - для тех, до кого доберутся, пощады не будет, ведь не люди возникли за воротами, напирая на них, пытаясь прорваться во двор, а сам хаос - жадный, всепоглощающий, готовый все уничтожить, пожрать и перемолоть. Бертран наверняка был бы его первой целью, самым лакомым кусочком - он, всю свою жизнь стремившийся привести мир в порядок, - но для самого Бертрана это не оказалось поводом для испуга. Он вбежал во двор, где выстроилась уже охрана, взводя автоматные затворы, готовясь открыть огонь - но Бертран заорал им не своим голосом, и крик его разнесся поверх заполонившего двор шума:
- Нет! Стойте! Не смейте стрелять!
Хильди была в первых рядах - там, за воротами, и она прижималась всем телом к кованым прутьям, а сзади напирала гигантская, бесконечная человеческая масса. Что стоило этой массе раздавить одно-единственное, хрупкое существо? Бертран побежал вперед, не думая, что сам окажется на пути пули, если кто-то все же решит сделать выстрел; Хильди была совсем рядом, он видел, как искажается его лицо, как она задыхается, открывает рот, пытаясь урвать себе немного воздуха, как шепчет ему глухо и обессиленно:
- Берти… сделай что-нибудь…
Она держалась за прутья так, будто это могло ей чем-то помочь, и Бертран положил ладони поверх ее, крепко сжал - потому что больше ничего сделать он не мог.
“Впустить ее? Но как? Если даже приоткрыть ворота, сметут нас обоих. Сметут вообще все, что есть”.
- Бертран… - проговорила Хильди вовсе не умоляюще, а несмело, будто не зная, имеет ли право говорить что-нибудь - совсем так же, как бормотала она когда-то “Спасибо” после их первого секса. - Бертран, я…
- На поражение! - крикнул кто-то то ли спереди, то ли сзади, и Бертран зажмурился, пытаясь смириться с тем, что это конец. Он остался в коконе из темноты, но это не спасало его от звуков; шум голосов, взрывов, выстрелов нарастал, сливаясь в единый вопль, непрекращающийся и монотонный, но вместе с тем Бертран продолжал слышать последние вздохи Хильди, которая продолжала тянуться к нему так же, как он тянулся к ней - а потом проснулся в своей постели, все еще ощущая кожей на руках тепло ее пальцев.