- Погодите, - повторила запыхавшаяся девица, останавливаясь в паре шагов от него. - Вы хотели поговорить про Хильди?
- Да, - сказал Бертран спокойнее, убедившись, что нападать на него сейчас не собираются. - Но ваша сестра, похоже, не в духе вести беседы…
Девица не стала поддерживать тему - бесцеремонно схватила Бертрана за рукав и потянула куда-то в сторону, в дышащий древностью полумрак мощеных улиц.
- Идемте. Тут рядом есть одно местечко, они работают до двух. Поболтаем там.
Бертран не стал сопротивляться, только махнул, уходя, шоферу, безмолвно приказывая оставаться на месте. “Местечко”, выбранное девицей, оказалось буквально за углом - небольшое, отделанное кафелем помещение под вывеской “Донер”, где было чудовищно душно, в беспорядке стояли пластиковые столы и стулья, а возле вертела с нанизанным на нем куском мяса скучал, позевывая, молодой человек отнюдь не бакардийского вида.
- Будете что-нибудь? - спросила девица, заведя Бертрана внутрь. - Тут вкусно.
- Нет, благодарю, - брезгливо отозвался он, стараясь не наступить в разлитую на полу лужу, пышущую на весь крошечный зал запахом дешевого пива. Стул - покосившийся, потертый, с треснутой спинкой, - тоже не вызывал большого доверия, и Бертран тщательно протер его нашедшейся на столе салфеткой, прежде чем осторожно сесть. В горле у него сперло от смеси запахов жареного мяса и масла, и он пожалел, что не захватил из машины бутылку воды - стоявший невдалеке холодильник манил выставленными на полках банками с пивом и газировкой, но Бертран не был уверен, что сможет притронуться к ним даже щипцами.
- Хильди тут нравилось, - сказала девица, грохнув на стол поднос с набитой мясом, овощами и майонезом булкой, от одного вида которой у Бертрана закололо в области поджелудочной. - Мы тут иногда сидели, когда у меня смена заканчивалась.
- Простите, - говорить у Бертрана получалось сдавленно, ведь он старался дышать ртом, а не носом, - я не знаю вашего имени…
- Элье, - представилась она, принимаясь бесстрашно и без капли сомнения есть. - Мы с Лизой сестры, это вы верно сказали. Чайную держит кое-кто… из наших. Туда много кто приходит. Я даже не знаю, с чего вдруг Хильди вас туда потащила.
- Это могло ей чем-то грозить? - осведомился Бертран. Элье замотала головой, ни на миг не переставая жевать.
- Думаю, нет. Просто наши… опасаются тех, кто решил стать щитом. Они никому ничем не угрожают, но… их просто не очень любят.
- Как предателей? - позволил себе спросить Бертран, чуть приподнимая бровь.
- Вроде того. Ваших - политиков, то есть, - у нас просто презирают. Всех до единого. Мы-то точно знаем, какие вы на самом деле, - Элье вытерла с губ пятна соуса и улыбнулась Бертрану колко и ядовито, - что вы используете таких, как мы, чтобы спасти свою шкуру. Что мы из-за вас умираем - а вам хоть бы что.
- Я не знал, - попробовал защититься Бертран, - когда мне рассказали об этом, договор с Хильди уже был подписан, и…
- Ну, а рассказали бы вам до этого? - поинтересовалась Элье скучающе. - Что же вы, отказались бы? Согласились бы на это? Ведь это вы бы сейчас умирали, а не она.
Бертран почувствовал, что начинает задыхаться. Может, в этой проклятой забегаловке совсем не осталось кислорода, а может - слова Элье безжалостно вонзились в него и продырявили ему легкие.
- Вы знаете, где она? - спросил он, понимая, что не имеет сил спорить.
- Нет, - ответила Элье, вздыхая. - Она нам ничего не сказала. Она всегда была… все делала по-своему. Я почему-то всегда представляла, что она может на это согласиться. Но не думала, что до нее доберутся так рано. Видимо, напряжно с кадрами в этом вашем министерстве, что они решили взяться за нее.
Отложив свой ополовиненный ужин, она шумно приложилась к банке пива. Бертрану на рукав присела муха - одна из тех, что во множестве носились под потолком, - и он с отвращением стряхнул ее. Его мутило.
- А ведь говорят, что когда-то это делали добровольно, - протянула Элье с некоторой мечтательностью. - Ходят легенды, что очень давно, когда еще и королевств-то не было, только племена, правители нарочно выбирали себе жен и мужей из наших. И они правили мудро и справедливо, а те защищали их от врагов… и никто тогда и не знал, что пройдут годы, и защищать в первую очередь придется от своих.
Она сухо, бесцветно рассмеялась, глядя на Бертрана, и он, не вынося этого взгляда, заговорил с тем же отчаянием, с каким утопающий в последний раз выныривает на поверхность воды, прежде чем та окончательно утянет его ко дну:
- Я тоже пытался защитить ее. Я и сейчас пытаюсь.
- Можете отозвать свою реформу?
Теперь она не смеялась. Смеяться хотелось Бертрану.
- Вы серьезно? - переспросил он. - Конечно же, нет.
- Почему?
Все сгустилось вокруг Бертрана - и духота, и прогорклая вонь из фритюрницы, и жужжание чертовых мух, - заложило ему уши, и когда он заговорил, то слышал собственный голос, будто подхваченный и усиленный эхом:
- Потому что не я ее автор, Элье. Я - всего лишь рука, которая написала на бумаге некоторое количество слов, и голова, которая произнесла их с трибуны. На моем месте мог быть кто угодно, и он сделал бы то же самое - потому что реформа нужна не мне, не правительству, не президенту, а самой Бакардии. Это было неизбежно, все равно что приход осени следом за летом - обычный… естественный процесс, простым слугой которого я являюсь. Вы не будете винить листья осенью в том, что они опадают и их уносит ветер? Так же глупо и винить меня в том, что будет принято в парламенте в этот четверг.
Он не предполагал, что Элье отнесется к нему с пониманием, но ему, если говорить честно, было уже все равно. Люди в этой стране давно уже привыкли не понимать очевидного и сражаться за свое невежество так, как сражались бы за собственную жизнь, и так же Бертран привык к тому, что его слова никогда не окажутся приняты так, как должно - их извратят, перевернут с ног на голову, растопчут, а затем выставят все так, будто это его и только его вина. К чему-то подобному Бертран готовился и теперь; но Элье, на удивление, внимательно слушала и как будто не торопилась протестовать.
- Вы знаете о проклятии д’Амбертье?
Невыносимой жары, от которой он уже порядком вспотел, как не бывало; вместо горячего воздуха Бертрану в глотку словно хлынул холодный.
- Что?
- Хильди вам не рассказывала? Странно, - заключила Элье, подбирая выпавшую на поднос дольку жареной картошки и макая ее в пятно майонеза. - Нам она рассказала еще в июле. Пришла в чайную сама не своя. Еще и выпившая, вдобавок ко всему. Никогда ее такой не видела. Мне казалось, она что-нибудь с собой сделает, если ее просто так оставить.
“В июле, - услужливо подсказал Бертрану внутренний голос, - после возвращения с Кеа”.
- Что она сказала?
- Вы же знаете д’Амбертье? - вдруг спросила Элье, спохватившись. - Он стал президентом Франции после того как…
- Знаю, знаю, - нетерпеливо оборвал ее Бертран. - Я с ним даже лично знаком. И Хильди… весьма интересовалась его персоной, насколько я помню.
- Ну, что-то вроде этого, - произнесла Элье, ощутимо озадаченная. - Так вот, в тот вечер, когда она явилась, я попыталась ее успокоить. Налила ей чаю с мятой, как она любит… она почти ничего не выпила. Но рассказала мне, что этого д’Амбертье кто-то проклял. Вернее - он сам угодил под проклятие, когда попытался убить кого-то из наших.
Похоже, даже после этих наполненных невозможностями месяцев миру все еще оставалось, чем удивить Бертрана Одельхарда.
- О чем вы? - пробормотал он, чувствуя, как беспомощно садится его голос.
- Если верить тому, что говорила Хильди, то д’Амбертье использовал магию крови - вернее, нашел кого-то, кто ее использовал, потому что сам этот болван ничего не смог бы сделать. Ритуал прошел успешно, и так возникло что-то вроде парадокса. Колдун, господин министр, не может убить другого колдуна. Это все равно что родного брата прикончить. И ответ получается устрашающим - и для того, кто оказался проклят, и для всего, что он породит.