Тот сокрушенно покачал головой и развёл руками. Если это необходимо…
Началась тяжелая работа. Аккуратно, чтобы не повредить надгробия, четверо дюжих полицейских осторожно вскрывали почерневшие и позеленевшие от времени, покрытые мхом, старые гробницы. Работа шла в присутствии настоятеля, судебного врача, Рушникова, его подручных и помощников Собакина. Полицейские держали фонари – стало совсем темно. Зрелище было: не приведи Господи! Захоронения были старые, но вид, уже истлевших, до скелетов, мертвецов впечатлял похуже, чем только что умершие. Так, по крайней мере, казалось Ипатову. Он смотрел на невозмутимого Собакина, Канделяброва и своего дядю и думал о том, что ему, наверное, никогда не научиться такому бесстрашию и выдержке. В пятом саркофаге, поверх истлевших костей какой-то рабы Божией Евфрасии Клеоповны Ревякиной, лежала мертвая Анастасия Дмитриевна Арефьева. Казалось, что девушка спит, неловко поджав под себя одну руку. Судебный врач засвидетельствовал смерть. Вот тебе и невеста! Вместо подвенечного платья – каменная домовина.
То ли от переутомления дня, то ли от переизбытка такого рода впечатлений, но Александр Прохорович этого последнего испытания не перенёс: слабо икнув и закатив глаза в ночное небо, он стал заваливаться прямо во вскрытую гробницу и был бы там третьим лишним, если бы не сноровка Канделяброва. Спиридон Кондратьич вовремя перехватил обмякшее тело молодого человека и уложил его на землю, где судебный врач сунул ему под нос флакон с нашатырём.
Сыщики вернулись домой около трёх ночи измученные, подавленные и неразговорчивые. После того, как обнаружили тело Арефьевой и составили протокол, все поехали на вскрытие. Следов надругательства или грубого насилия обнаружено не было. Девственно чистая, цветущая девушка погибла от руки ближайшего друга дома, который, по всей вероятности, сначала усыпил её хлороформом, а потом ввёл лошадиную дозу морфия. Видимых причин такому злодеянию не было. В гробнице было обнаружено скомканное злополучное письмо. В нём было:
Дорогая Анастасия Дмитриевна!
На правах друга вашей семьи, считаю своим долгом представить вам фактическое доказательство неверности и недостойного поведения вашего избранника. Я не счёл возможным рассказать об этом Николаю Матвеевичу, пока Вы сами не убедитесь в правдивости моих слов и не примите самостоятельное решение о дальнейшем. Жду вас у Святых ворот после окончания вечерней службы. Никому не говорите о нашей встрече: это в ваших же интересах.
М.З.
Собакин взял конверт, понюхал и сморщился: от него до сих пор пахло формалином и ещё какой-то химией.
- Вот вам и «духовитость» от конверта. Интересно, почему он не уничтожил письмо? Торопился и забыл или был уверен, что в этом гробу улика будет в безопасности и со временем рассыплется в прах вместе с телом жертвы? И всё же, почему убийца доктор? Зяблицкому нет никакой материальной выгоды от смерти Арефьевой, – продолжал рассуждать Собакин. – Характер его письма к девушке показывает, что между ними отношения было сугубо официальные. Со стороны Анастасии – точно. Она бы вообще не пошла на эту встречу, если бы жених ей был безразличен. А может, доктор питал к ней нежные чувства и, узнав о тайне жениха, из ревности, решил расстроить свадьбу? Возможно, у него из этого ничего не получилось, и он её убил. Дикость, конечно, но всякое бывает. Нет, эта версия слабовата. Любимых убивают в состоянии аффекта, а тут на лицо продуманная и хорошо подготовленная операция. Значит, всё-таки дело в её богатстве. Хотя, для чистоты следствия нельзя отметать ещё одну версию.
- Какую? – поинтересовался Ипатов.
- Зяблицкий мог быть психически ненормальным, – сыщик усмехнулся. – Врачу это легче скрывать от других.
У Ипатова это преступление не укладывалось в голове. Лёжа в ванне по настоянию начальника («Смойте-ка с себя всю тяжесть этого дня!»), он представлял энергичного, так располагающего к себе доктора, и не мог поверить, что тот оказался убийцей. Уму непостижимо! Ипатов мог подумать на кого угодно, но только не на него. На своей половине ванной комнаты Собакин не пел, а тоже предавался невесёлым размышлениям. Внизу Канделябров чем-то страшно грохотал на кухне и ругался с котом. Особенно, всем троим было тягостно вспоминать тот момент, когда в здание судебной экспертизы приехал Николай Матвеевич. Видеть его не было сил. Враз постаревший, с безумными глазами, серым лицом и руками, непрестанно расстёгивающими и тут же опять застегивающими сюртук, с трясущимися губами, он всё время повторял и повторял: «Настенька, Настенька». А как увидел её при опознании – тут же и повалился замертво. У нестарого ещё человека не выдержало сердце. Вокруг все забегали, засуетились, положили его на диван, открыли грудь. Запахло камфарой. Меньше чем через час констатировали смерть от разрыва сердца. При этом известии Рушников тоже схватился за сердце и тяжело опустился на стул.
- Что ж это такое, а? – придушенным голосом проговорил он. – Сначала Дмитрий погиб. Я дружил с ним с детских лет. Потом дочь его Анастасия, теперь брат Николай. Семья у них была дружная, домашняя. Что за человек этот Зяблицкий? Кто он, что сотворил такое? Я его совсем не знаю. Видел пару раз у Арефьевых. Вильям Яковлевич, голубчик, разберитесь в этом хитросплетении, не бросайте дела. Это моя личная к вам просьба. Я, со своей стороны, посодействую, чем могу, но только, сами понимаете, кто ж из этого круга будет с нашим братом откровенничать. Здесь не припугнёшь, а надо это дело изнутри вызнать.
Уже заголубело небо, когда в доме, наконец, все смолкло, хотя в кабинете Собакина лампа горела до тех пор, пока в раннем утреннем свете по Сретенке не загромыхали первые колеса.
В субботу все поднялись поздно. Вильям Яковлевич, хмурый и не выспавшийся, предложил помощнику сделать визиты к участникам драмы.
- Начнем сызнова. Имея представление о каждом, мы с вами пойдем дальше в исследовании характеров этих людей. Византиец Иоанн Дамаскин говорил, что «умный человек способен понимать даже мысли ближнего, наблюдая за его поведением и обликом». Возьмите себе эти слова на вооружение.
- Так то - святой человек, – вздохнул Ипатов.
- Ладно, не грустите, помощник, – улыбнулся Брюс. - Поедем, посмотрим, какое впечатление произвело на действующих лиц эта трагедия. Тем более, что Канделябров сегодня затеял генеральную уборку дома и выгоняет нас на улицу на целый день.
Сыщики вышли на Сретенку, зажмурились от яркого солнечного света, вдохнули аромат клейкой молодой листвы деревьев и чахлых кустиков, прижатых к домам, и поняли, что в суматохе последних дней пропустили приход настоящей весны.
Первый визит решили сделать к старой Арефьевой, впрочем, без надежды на то, что их примут.
- Насколько я понимаю, – размышлял по дороге Вильям Яковлевич, – наследниц всех миллионов две: Анна Матвеевна и Лариса Аркадьевна. Ваша Цирцея – Залесская остаётся на бобах. Мелецкий получает вместо богатой жены – мамзель с ребёнком.
Ипатов только вздохнул.
- Не грустите, Александр Прохорович, разберёмся, – уверил его начальник. – Этой ночью, как мне кажется, я понял, в чём дело. Собственно, дело оказалось несложным. Теперь мне нужны доказательства. «Ничто притворное не может быть продолжительным» утверждал чех Коменский и я с ним согласен. А мой Канделябров в таких случаях говорит: «Сколько верёвочке не виться, а конец будет».
Как и предполагал Вильям Яковлевич, у старшей Арефьевой их не приняли.
- Барышня лежат чуть живые, – объявила челядь. – Доктор не отходит: боится за её жизнь.
- Поехали к Турусовой, – решил Собакин.