В доме Арефьевых стояла могильная тишина. Все зеркала вестибюля и гостиной, куда их провели, были завешаны чёрным крепом. К сыщикам вышла Лариса Аркадьевна, вся в чёрном, с кружевным шарфом, туго повязанном на голове, в своем уродливом пенсне. Лицо её было густо напудрено, как маска Пьеро. Сыщики встали и выразили ей своё соболезнование.
- Я пришёл в такое тягостное для вас время лишь для того, чтобы сказать, что намерен довести дело до конца и найти убийцу, как и обещал Николаю Матвеевичу, – сказал сыщик. – Причины убийства вашей племянницы по-прежнему остаются неизвестными.
- Узнаете вы их или нет, к сожалению, ни Настю, ни Николая этим не вернёшь – опустив голову, проговорила Турусова.
Складывалось впечатление, что она находится в каком-то заторможенном состоянии.
- Вам нехорошо? – с участием спросил Вильям Яковлевич.
- Не обращайте внимания. Наверное, на меня ещё действует снотворное, которое я приняла сегодня ночью, когда не смогла заснуть.
- Мы понимаем, как вам тяжело сейчас говорить, но, может быть, в интересах следствия, вы скажете нам что-нибудь о Зяблицком. Может, у вас есть какие-нибудь догадки – почему он это сделал?
Турусова вздрогнула. Повисла гнетущая тишина. Потом она через силу ответила:
- Не знаю. Я ничего не знаю. Это такой удар, такой удар. Может он сошёл с ума? А может он был тайно влюблен в Анастасию и поступил по-шекспировски: не мне – так никому. Он к ней очень нежно относился. Больше мне сказать нечего. Чужая душа - потёмки.
- Когда вы его видели в последний раз?
- В день, когда вы были у нас. Он приезжал к нам обедать. Господи! Я только сейчас об этом вспомнила: он сидел с нами за столом, расспрашивал, как идут поиски Насти, утешал нас, а сам… какое чудовище!
Подбородок женщины задрожал, и из-под пенсне полились беззвучные слёзы.
- Простите нас великодушно, мы не будем вас больше обременять своим присутствием, – проговорил Собакин. – Вот только мне бы хотелось переговорить с управляющим.
- Вам укажут, где его найти, – утирая слезы, сказала Лариса Аркадьевна, - но, боюсь, его может не быть дома. Он взял на себя хлопоты о похоронах. А здесь сминуты на минуту появится господин Мелецкий. Он вернулся из Петербурга. Я написала ему о нашей трагедии. Если хотите его видеть – подождите.
- Огромное спасибо. Ведь мы сейчас хотели к нему ехать.
Внизу раздался входной звонок – это был Мелецкий. Через пару минут в комнату вошёл молодой человек, лет двадцати шести, с мелкими правильными чертами лица, зализанными назад тёмными волосами, в чёрном дорогом костюме. Походка у него была вкрадчивая, кошачья, как будто на его ногах были не новомодные башмаки, а войлочные гамаши. Вежливо кивнув незнакомцам, Алексей Григорьевич припал к руке Ларисы Аркадьевны и глухо зарыдал. Та снисходительно и, как показалось сыщикам, неохотно погладила его по голове.
- Мужайтесь, мой дорогой. Эта потеря для нас невосполнима, но мы – христиане: на всё воля Божия. Я потеряла сразу двух родных мне людей, да и Анна Матвеевна еле жива. Доктор говорит, что совсем плоха: никого не узнает. Немыслимое горе свалилось на нашу семью. Алексей Григорьевич, позвольте вам представить…
Турусова познакомила мужчин и объяснила, причину появления сыщиков в доме.
- Но почему сразу меня не уведомили? – мигая заплаканными глазами, спросил Мелецкий.
- Ах, не спрашивайте меня ни о чём. Всем распоряжался Николай Матвеевич. Это его решение. Вам не сообщали, чтобы не расстраивать понапрасну. Надеялись, что это недоразумение и всё разрешится положительным образом.
- Что ещё за «недоразумение» и как это: «разрешится положительным образом»? Помилуйте, ничего не понимаю, - горячился Мелецкий. – Какие такие причины могли быть, чтобы скрыть от меня пропажу невесты?
Этот вопрос повис в воздухе, а Вильям Яковлевич, видя затянувшуюся паузу, спросил:
- Алексей Григорьевич, может вы заметили что-нибудь необычное в поведении Анастасии Дмитриевны перед вашим отъездом в Петербург? Припомните, пожалуйста.
Мелецкий перевёл возмущенный взгляд с Турусовой на Собакина и задумался. Видно было, что он возмущён, озадачен и совершенно ошеломлён как трагедией, так и странным поведением родственников невесты.
- Она была весела, нежна и ничто не омрачало наших отношений перед моим отъездом.
- Алексей Григорьевич, - вдруг вмешалась в разговор Лариса Аркадьевна, – я только что вспомнила, что в день отъезда вы у нас обедали, и Анастасия очень недовольным голосом расспрашивала вас о какой-то француженке с Кузнецкого. Вы ещё так смешались, что у вас упала на пол вилка.
Мелецкий и тут страшно смешался и наверняка опять бы уронил столовый прибор, если бы он у него был.
- Я этого не помню, – проговорил он. – Это был какой-то незначительный разговор. Возможно, он был связан с покупками к свадьбе. Я уже не помню.
Турусова больше не сказала ни слова, впала в какое-то оцепенение и совсем потеряла интерес к собеседникам.
- Разрешите нам с Алексеем Григорьевичем поговорить наедине? – спросил её Собакин.
- Пожалуйста, – безразлично ответила Лариса Аркадьевна. – До свидания, господа. Все сведения о времени и месте похорон можете получить у Шварца.
И вышла. Вильям Яковлевич проводил женщину долгим взглядом и после того, как за ней закрылась дверь, повернулся к «вдовому» жениху.
- А теперь, милостивый государь, рассказывайте всю правду, – жестко проговорил он и пристально посмотрел в глаза Мелецкому. – Кто рассказал Анастасии Дмитриевне о вашей любовнице?
У Алексея Григорьевича на лбу выступила испарина.
- Не знаю, – выдавил он из себя. – Ей Богу, не знаю!
- Как вы собирались выпутываться из этой ситуации?
- Я обещал Кларе деньги: пятнадцать тысяч отступного.
- Я видел вашу мадмуазель. Она настроена весьма воинственно.
- Поверьте мне, она не злой человек, но, как любая обманутая женщина, рвет и мечет, боясь остаться ни с чем. Я знаю Клариссу не один год – это всё игра. На те деньги, что я ей обещал, она уже присмотрела себе корсетную мастерскую.
- Ваше мнение о Зяблицком? Может быть, он был влюблен в вашу невесту? Как она сама к нему относилась?
- Влюблен? Ну, уж, не думаю. Наоборот, мне всё время казалось, что он её недолюбливает. Видно было, что она раздражала его своими нравственными суждениями. Они часто спорили до колкостей. Зяблицкий, как авторитетный практикующий врач привык к тому, что его рекомендации и взгляды выслушивают со вниманием. Анастасия же была своенравна и нетерпима к мнениям, которые расходились с её представлениями о жизни. Но чтобы из-за этого убить?!
- А что вам говорила Анастасия Дмитриевна о своей тёте, Ларисе Аркадьевне?
- Вечно между ними были какие-то трения по пустякам. Но Лариса Аркадьевна, как старшая, умело гасила вспыльчивость племянницы. Я неоднократно говорил Анастасии, что она излишне придирается к родственнице, но всё бесполезно. Недавно я стал подыскивать нам дом и поинтересовался у неё, в каком месте ей хотелось бы жить. Так вот. Анастасия сказала, что где угодно, только бы не видеть больше тётку. Я был просто потрясён этим. Насколько всё-таки женщины могут быть нетерпимы друг к другу!
- По-вашему, в чём причина такой неприязни? Ведь та, ради неё, отказалась от личной жизни.
- Не знаю. Настя называла ее ханжой, ведьмой и … ещё Бог знает какими именами. Однажды, Лариса Аркадьевна завела разговор о том, что скоро племянница выйдет замуж, Николай Матвеевич женится, а она уйдёт в монастырь. Анастасия вдруг возьми и скажи: «Скорее папа римский примет православие, чем ты, тётя, примешь постриг». И громко так, зло рассмеялась, что всем стало неловко. Лариса Аркадьевна сделала вид, что не услышала этих слов. Она так часто делала, когда Настя ей дерзила. Кто их разберет, что они там между собой не поделили!
- Что вы можете сказать о Залесской?
- О, эта женщина так прибрала к рукам милого Николая Матвеевича, что он с её именем вставал и ложился. Она его выбрала в следующие мужья. Впрочем, его можно было понять: женщина она умопомрачительная!
- Правда, что Залесская уговаривала Николая Матвеевича взять деньги из приданного племянницы на погашение долгов её сахарного завода в Харькове?