- Пожертвовать можно и сто тысяч, и десять тысяч, и десять рублей. И всё это – благотворительность, – заметил Канделябров.
- Выходит, что «Чёрное сердце» не приносило покойному безусловного выигрыша? Значит, алмаз не имеет магической силы? – озадачился Ипатов. – Но, зачем тогда было Лавренёву убивать своего сообщника и красть у него самое обыкновенное кольцо, хоть и с алмазом?
- Да, и если оно самое обыкновенное, почему он не продал его за большие деньги этому вашему Ордену? – добавил Канделябров. - Ведь проку от него никакого, а попасться с ним можно.
- Вот это и будем выяснять, – подвёл черту начальник. – И начнём с полковника.
В знакомой гостиной с попугаем сыщикам пришлось дожидаться хозяина. Птица, переминаясь с ноги на ногу, молчала и следила за гостями.
- Что, птичка, - подошёл к ней молодой человек, – скучно тебе здесь?
- Как стоишь, мерзавец! – гаркнула в ответ птичка. – В карцере сгною!
Ипатов обиделся.
- Не обращайте внимания, – улыбнулся Собакин. – Вероятно, эта грубость заимствована из лексикона полковника времён беспорочной службы.
- Государыне-матушке пожалуюсь, – начал было знакомо скрипеть попугай, но Собакин его остановил:
- Это мы слышали, новенькое что-нибудь скажи.
- Молчать, собака! – вдруг выдала птица.
- Что? – опешил Собакин.
- Собака, – подтвердил попугай и философски заметил: – От осени к лету поворота нету.
- Каждый день хочу свернуть ему башку, и всё рука не поднимается, – покачал головой, вошедший Ушинский.
Гости обернулись. Полковник был несвеж. Хмельное состояние, помноженное на возраст, давало незавидный эффект: мутные глаза, жёваное лицо, нетвёрдая поступь и всепоглощающий запах коньяка.
- Государыне-матушке пожалуюсь, – надрывалась птица.
Хозяин схватил большой шёлковый платок и накрыл им клетку. Наступила тишина.
- Извините за вторжение, - начал Собакин. – Мы к вам всё по тому же делу.
Ушинский развёл руками.
- Так я вам уже всё рассказал.
- Помнится, в прошлый раз, полковник, вы говорили о Поливанове, как об очень состоятельном человеке, так?
- Так.
- И, что это состояние образовалось вследствие обладания чудесным кольцом, так?
- Так.
Собакин вытащил из кармана сложенный лист бумаги.
- Это заключение о благосостоянии господина Поливанова на момент смерти. Извольте взглянуть. Могу добавить, что наследственных денег князя Глебовского было приблизительно столько же – 400 тысяч.
- Не может быть! А если он вывез остальные деньги заграницу? Я вам уже говорил, что его частных дел никогда не знал.
- Теперь, что касается благотворительности Поливанова. О ней никто не слышал - я наводил справки.
- Благотворительностью можно заниматься, не афишируя своё имя, – возразил полковник. – И потом, я знал об этом от самого Алексея. В конце концов – мне нет до этого дела.
- Вам не кажется, любезный Василий Андреевич, что в прошлый раз вы описали нам Поливанова совсем не таким, какой он был? Согласитесь, что это довольно странно для друга, каким вы себя считаете.
- В друзьях тоже можно ошибиться, – полковник закурил. – Я вам и в прошлый раз говорил, что Алексей был человеком скрытным, по крайней мере, в отношении меня.
- Скажите, а вы виделись с господином Лавренёвым после смерти Поливанова? – продолжал спрашивать Собакин.
- И в клубе и здесь, у меня, а что?
- Он вам говорил о том, что думает о смерти вашего товарища и о пропаже кольца?
- Не финтите, господин Собакин, – усмехнулся Ушинский. – Я о других с вами говорить не буду. Если вам интересно знать мнение Ивана – спрашивайте у него сами и не впутывайте меня в это дело, – и крикнул куда-то в коридор: – Яшка, коньяку!
- Как бы вы отнеслись к сообщению, что «Чёрное сердце» взял Иван Николаевич? – не унимался Вильям Яковлевич.
Полковник пристально посмотрел на сыщика, взял у лакея пузатую бутылку, молча налил три большие рюмки коньяка и махнул рукой – дескать, присоединяйтесь, сам выпил, потом налил ещё в свою рюмку, несмотря на то, что гости пить не стали.
- Так как же? – нарушил молчание Собакин.
- Вздор всё это, – спокойно сказал Ушинский. – С чего вы, собственно, это взяли?
- Допустим, это моя версия.
- Такую версию надо подтверждать доказательствами, милостивый государь.
- Разумеется. Но прежде, я хотел бы узнать от вас: что вы знаете о преступлении Лавренёва?
Ушинский откинулся на диван и закрыл глаза.
- Я ничего не знаю, – тихо произнёс он. – А вот вы, расскажите о ваших домыслах.
- К сожалению, это не домыслы, как вы изволили выразиться, а - правда. И, я знаю о преступлении всё, кроме причины, без которой у меня нет полной картины произошедшего.
- То есть, нет главного.
- Если хотите – да, – согласился Собакин. – Но, сами понимаете, - это дело времени. А вот вы, совершаете большую ошибку, скрывая от меня правду. Вас могут привлечь, как соучастника. Лавренёв молод и, чтобы смягчить свою вину, может свалить всё на вас. Особенно, если откроется неприглядная картина вашего тройственного союза на поприще карточной игры.
Полковник открыл глаза. Сыщикам показалось, что он вмиг протрезвел.
- У меня есть свидетельство одного маркёра из клуба, – продолжал давить Собакин. – Я думаю, что его рассказ вкупе с документом, где говориться, что у Поливанова не было большого капитала, сделает в ваших кругах, особенно в Английском клубе, ошеломляющий эффект.
Полковник тяжело поднялся. Было видно, что каждое слово даётся ему с трудом:
- Господа, в настоящее время я не в состоянии продолжать этот тяжёлый для меня разговор. Перенесём его на завтра. Даю вам слово офицера, что отвечу на ваши вопросы. А сейчас, я хотел бы остаться один. Прошу меня извинить. Оставьте ваш адрес, и я до конца этого дня извещу вас о часе нашей встречи.
Сыщикам ничего не оставалось, как откланяться.
- он взял паузу, чтобы выяснить у маркёра, о чём мы осведомлены, – сказал Вильям Яковлевич, когда с помощником вышел на улицу. – Что ж, пусть. По моему настоянию, господин Мозен устроил так, что этот самый маркёр уволился из клуба и навсегда покинул Москву.
- Что это вы так с ним обошлись? – спросил Александр – защитник людей.
- Пусть скажет спасибо, что под суд не попал за мошенничество.
- Ага, ему нельзя, а господам - можно.
- Глупости говорите, любезнейший. Кто вам сказал, что мы оставим это дело как есть?
- Жалко полковника, – вдруг сказал Ипатов. – Служилый человек, при хорошем звании, а семью потерял, пьёт, играет. Жизнь у него, как говорит отец Меркурий, сильно засорилась.
- А Канделябров любит говорить, что «цена жизни зависит от её употребления», – заметил Собакин. – У полковника с этим - проблемы. Посмотрим, что он нам завтра скажет.
Но до завтра ждать не пришлось. Вечером от полковника Ушинского принесли письмо.
Господин Собакин!
Я так устал от этой жизни, что развязаться с ней – наилучший для меня выход. Когда вы будите читать эти строки, меня уже не будет на этом свете. Будь проклят тот час, когда я сошёлся с Поливановым! После того, как он получил в наследство «Чёрное сердце», мы неоднократно проверяли его действие в игре: результата никакого. Тогда он предложил план: используя деньги, полученные им в наследство, составить несколько партий с крупным фиктивным выигрышем в его пользу, с тем, чтобы все подумали, что эта удача исходит от кольца. Объяснять противно, но дело было обставлено тонко: он даже оплатил участие в «игре» двух провинциальных актёров в роли банкира и крупного заводчика, которых он якобы «похудел» на крупную сумму. Смешно сказать: в этой афёре ходили одни и те же «наследственные» ассигнации. При этом на пальце Алексея показно; сверкало «Чёрное сердце». Свидетелей тому – пол-Москвы. Дело было сделано: ему поверили. А потом он объявил всем, что прекращает игру. Это вызвало ещё больший шум. Поливанов сам не ожидал, как стал большим авторитетом в нашей среде. В деле были: Поливанов, я, Лавренёв и маркёр Бубенцов из Английского клуба. Схема работала безупречно. Пользовались мы ей не часто, но метко: меньше чем за тысячи, не марались. Выигрыш делили поровну, исключая маркёра. Ему отводилась только второстепенная роль. Но человек он крепкий. Удивляюсь, что вы смогли его расколоть. С некоторых пор между нами начались дрязги. Алексей требовал себе бо;льшую часть куша, так как изначально, это был его план. К тому же, он вложил в него свой капитал, хотя мы ему за два года вернули с игры все деньги. Действительно, именно Поливанов придумывал разные схемы обмана и определял каждому его роль. Мы с ним спорили потому, что рисковали больше него – ведь он только по знаку маркёра появлялся в нужный момент, подавал нам знак или отвлекал игроков и тут же уходил, а мы доводили дело до конца. Вспоминать тошно. Хотя, после смерти семьи мне было в сущности всё равно как жить. О том, что моя трагедия произошла в день, когда я надел это чёртово кольцо – правда. Накануне мы придумали такой ход: при многих свидетелях я беру напрокат алмаз, еду в Купеческий клуб, играю с подставными партнёрами, и весь выигрыш достаётся мне. Когда на следующий день об этом заговорила вся Москва - у меня в доме стояло два гроба самых близких мне людей. С тех пор я не помню себя трезвым.