Собакин вышел из спальни в половине двенадцатого. Тогда же и сели завтракать. Ели пуховую кашу из смоленской крупы на миндальном молоке с черносливом и орехами. Потом яйца и тамбовский окорок со слезой. Вильям Яковлевич был молчалив. О девушке докладывал старший помощник:
- Девицу зовут Екатериной Павловной Гурьевой. Приехала она в Москву из Вязьмы. Дворянского звания. Сирота. Отец – полковник в отставке, герой русско-турецкой войны, участвовал в штурме Плевны. Катерина – его единственный ребёнок. Он умер от старых ран, когда девочке было десять лет, а мать - три года назад, от чахотки. Родни никакой. Взяла её из милости какая-то вяземская вдова, из чиновниц. Жилось у ней не сладко. Понятное дело: не у папы с мамой. Когда этой зимой барышне исполнилось семнадцать, опекунша решила пристроить её замуж, чтобы с рук сбыть. Нашла вдовца – хозяина местной скотобойни. Жених уже две супруги в гроб вогнал, а теперь на девчонку польстился. Так ей и сказал: «Мала да без своих денег. Я из тебя верёвочку совью, какая мне требуется». А сам всё время пьяный. Короче: денег у неё сколько-то было, вышла она, в чём была, и на поезд в Москву – искать защиты. Надоумил её кто-то в Опекунский совет обратиться. Она нам с Ипатовым сказала, что семья её коренная, московская. А уехали они из города с матерью, когда та заболела, для воздуха. И, вроде бы, не безденежные её родители были, а концов нет. Как добралась до столицы – не помнит. Ей в поезде какая-то «сердобольная» тётка обещалась помочь, по голове гладила, сокрушалась на её сиротскую долю и дала что-то выпить. Дальше помнит плохо. Только то, что на вокзале эта самая тётка вывела её из поезда и предложила каким-то оборванцам. А, когда девочка хотела от них убежать, её ударили по голове до потери сознания.
Собакин повертел в руках кофейную ложечку.
- Ты ей веришь?
- Да, Господи, как себе, – заверил Канделябров. – Вы сами с ней поговорите и убедитесь.
- И что мы с ней станем делать? – раздражённо спросил Вильям Яковлевич. – У меня тут не приют для благородных девиц. Ты сам-то понимаешь, что ей здесь не место?
- Понимаю, очень даже понимаю, – вздохнул Спиридон, – но не выбрасывать же её на улицу? Сначала сами спасли, а потом на улицу выкидывать хотите, так, что-ли?
- Это не я её спасал, а вот этот защитник людей, – Собакин ткнул пальцем в помощника. – Заварил кашу и сидит – кофе пьёт со сливками. Что прикажете делать с вашей спящей царевной, Александр Прохорович?
Молодой человек не ожидал от начальника такого афронта и набычился.
- Вам жалко, да? Жалко, что бедняжка поживёт здесь, пока мы не узнаем всех её обстоятельств и не выправим ей документы.
- Кто это «мы», позвольте спросить? – полюбопытствовал Брюс. – С «Чёрным сердцем» полный провал – дело ушло из-под контроля. А вас заботит какая-то девица! На нас в суд могут подать за укрывательство несовершеннолетней!
- Денег надо дать её опекунше, чтобы она отдала её метрики и дело с концом, – настаивал Ипатов.
- Смотри, Кондратьич, как у нашего молодца всё просто получается. Научился руками разводить за моей широкой спиной и деньгами швыряться тоже, между прочим, моими.
Александр Прохорович стал красным, как рак.
- И пожалуйста. Всё, что потратите, можете удержать из моего жалованья. Буду работать бесплатно. А как у неё документы будут в порядке – увезу в Посад, к мамаше. Не пропадать же человеку на улице.
- Вы, Ипатов, небось, считаете себя благородным рыцарем? Утритесь – я на эту роль не претендую.
- Понимаю вашу иронию, Вильям Яковлевич, – с горечью в голосе ответил помощник. – Я своё место знаю и прекрасно понимаю, что именно благодаря вам мы смогли спасти эту девушку. И сейчас её судьба зависит тоже от вас.
- Простите, что перебиваю вас…
В дверях столовой стояла Катя, закутанная в неимоверно большой для неё, «маскарадный» капот.
- Простите, господа. Сестра Антонина заснула. Она бедняжка замучилась со мной это ночью. Я не подслушивала, а только хотела вас всех поблагодарить за моё спасение и сказать, что сейчас же соберусь и уйду, чтобы не причинять вам беспокойства.
Мужчины заговорили все разом: об этом не может быть и речи, они рады быть ей полезными, они всё сделают, чтобы она стала свободной и независимой и … не составит ли она им компанию за завтраком?
Девушка улыбнулась и кивнула. Тотчас Канделябров превратился в порхающего мотылька, который стал безудержно таскать из кухни разные деликатесы. А когда Катя, перед едой перекрестилась, он, всхлипнув от умиления, понёсся на кухню делать ей шоколад.
Ипатов ещё раз оглядел тоненькую фигурку «спящей красавицы» и подумал, что она хоть и не красавица, но очень мила.
Собакин улыбался, гостеприимно почивал гостью и не сводил с неё глаз. После недолгой беседы Вильям Яковлевич мысленно согласился с Канделябровым: девушка искренна и, вероятно, несправедливо обижена судьбой. Но, это была проза. Ужас заключался в том, что он не мог оторвать глаз от её лица, сам не зная почему.
«Так, только спокойно, – говорил он себе. – Не паникуй. Давай разберёмся: ну - мила, ну - молода, непосредственна, похоже, что и умна. Мало ли таких. Что ещё? Чёрт знает что ещё, но - прелесть, что такое!».
Это лицо стало ему дорогим за мгновенье. Эти серые глаза, ах, какие искристые и манящие. Тёмные волосы и очень светлые брови – от этого взгляд кажется открытым и беззащитным, как у ребёнка. Она смешно морщит нос. На верхней губе родинка. Ключицы торчат – совсем худышка, цыплёнок.
У Вильяма Яковлевича перехватило горло. Он закашлялся, извинился и вышел. В ванной, умывшись холодной водой, решил:
«Только не это. Не поддамся. Поручу все хлопоты о ней Канделяброву, а сам буду заниматься «Чёрным сердцем». Главное – меньше видеться. И надо срочно найти себе мамзель.
Через день вернулся отец Меркурий. Ипатов с Канделябровым, перебивая друг друга, поведали ему обо всём: и как дело провалили, и про «спящую царевну». Тут она сама и явилась. Накануне сестру Антонину свозили в магазины – купить девушке одежду. Катя предстала перед священником в скромном полотняном платье, с заплетённой косой. Спиридон сказал, что так приличнее. А коса-то – чистый шёлк. Чёрная и серебром отливает. Батюшка слушал её историю, качал головой, охал, потом притянул к себе «чадо Катерину» благословил и поцеловал в лоб. Видно было, что полюбил. Так определил Канделябров. Александр Прохорович, поддаваясь общей симпатии к гостье, находил в ней всё больше привлекательного. Теперь он уже видел её милую улыбку, высокий красивый лоб и, конечно, волосы… Они пахли резедой, и это начинало кружить голову впечатлительному романтику.
Побежали дни. Хозяина голубого особняка почти не было видно. Он уходил рано – разодетый и надушенный – и, с концами, на день или два. Отец Меркурий тоже дома не сидел. Канделябров бывал в клубе и бегал по Катиным делам. А она, как в парнике, расцветала день ото дня. Ипатов кружил вокруг неё шмелём, за что неоднократно получал нагоняй от Кондратьича.
Однажды начальник позвал помощников в кабинет.
- Сподобились, – пробурчал Спиридон. – Никак решили себе передышку устроить между безобразиями.
- Что ты сказал?- вскинул бровь Вильям Яковлевич.
- Ничего. Стою и вас слушаю.
- То-то. Ты разговаривал с официантом, который в тот день кормил Поливанова?
- Он божится, что вина ему не наливал.
- Так. Это подтверждает наше предположение, что Видякин видел от двери преступника.
- Но, Видякин сказал, что это был старший официант, – уточнил Ипатов.
- Всему виной – фрак. Что за мода такая – наряжать прислугу в барское платье! Поди разбери, кто есть кто. Нет, Александр Прохорович, это был для Поливанова свой человек. Слава Богу, в тот вечер народу было мало. Кто из его знакомых был во фраке?