— Нет, не расскажу.
— Спасибо.
— Это тебе спасибо.
Мы ушли уже довольно далеко от той харчевни, и Трисса сняла капюшон. Лента, которой она связывала свои волосы, где-то потерялась, и они тяжелой копной рассыпались у нее по плечам. Как же это было красиво!
Улочка, по которой мы шли, была безлюдной, здесь даже фонарей не было. И в свете луны Трисса выглядела еще прекрасней. Наслаждаясь свежим воздухом, она задрала лицо вверх. Я сам не знаю, что на меня нашло. Это луна виновата. Это виновата луна. Я медленно наклонился и прижался губами к губам Триссы. Она не отпрянула, но удивлением смотрела на меня. И тут до меня дошло, что я натворил. Она же мой друг!
— Прости, Трисса! Й-я не знаю, зачем…
Девушка дотронулась до своих губ и кивнула.
— Понятно.
Да что ей понятно?! Я же…
— Ты мне просто благодарен. Все в порядке, Мар.
Что? Нет! Я не поэтому!
— А… да.
Я не это хотел сказать!
— Не волнуйся, я знаю, что тебе нравится Корнелия.
Корнелия? Да я ни разу за все это время о ней не вспомнил! Нет, надо сказать Триссе, что она ошибается! Надо обязательно ей это сказать!
— Эй, Трисса…
— Да?
— Э… Красиво сегодня, правда?
— Да.
Я тряпка.
Назад мы возвращались молча. Трисса шла впереди, а я плелся за ней. В лодке тоже никто из нас не проронил ни слова. И только когда мы добрались до спальни девочек, Трисса сказала:
— Будь завтра готов к половине десятого. Я зайду за тобой.
— Ага. Спокойной ночи, Трисса.
— Спокойной ночи, Мар.
Надо ли говорить, что до самого утра я ни на минуту не закрыл глаза. А вот когда начало рассветать, тут-то сон меня и сморил.
— Здоров, парниша!
— Руфус!
Мы с крысом сидели в чистом поле за белым плетеным столом в таких же плетеных креслах. На столе в красиво расписанной вазе стояли ярко-желтые, красные и голубые розы. Передо мной была тарелка свежеиспеченного вишневого пирога и чашка ароматного чая.
— Ешь давай, пока чай не остыл.
— А ты?
— Слышь, парниша, да я пока тебя тут ждал, почти весь пирог умолол. Так что тебе крупно повезло, что хоть этот кусок остался.
Я отхлебнул немного чая и сказал:
— Почему ты больше ко мне не приходишь?
— С чего ты взял? Прихожу. Просто ты не видишь.
— Почему?
— Почему, почему… Да по кочану!
Руфус выглядел очень раздраженным, словно я сказал какую-нибудь страшную глупость. Ну, может, и сказал. Только сам не понял какую.
— Проехали. Слышь, парниша, ты куда вчера ходил?
— Трисса отвела меня к своему дяде.
— К Назару, значит, — хмыкнул крыс.
— А ты откуда знаешь?
— Я все знаю, парниша. Эх, тот еще сорванец был, когда с твоим папкой да с этим Ремусом по Школе бегал…
— Подожди. Ты говоришь, что все знаешь. Значит, ты знал, что я не выродок?
Почему-то я не удивился. Я сейчас вообще ничему не удивлялся.
— Естесссссссссно.
— Может, ты еще и знаешь, кто на меня печать наложил?
— Естесссссссссно. Я ж и помогал.
А вот теперь я удивился. По-настоящему.
— Тогда кто… кто это сделал?
— Папаша твой! — расхохотался Руфус. — Кто ж еще? И зеще: запомни вот это за…
Я проснулся. Но почему-то первое, о чем я подумал, было не то, что мой собственный отец наложил на меня печать из-за которой все считали меня выродком, а о том, что я так и не попробовал пирог. Вишневый!
Оладка перепеченная! Я зверски хотел есть!
И как раз в это мгновение в дверь постучали. Как же я был рад видеть Норвуса! А еще больше я радовался подносу у него в руках. Овсянка! С ягодами!
— Доброе утро, мой мальчик, как спалось? — улыбнулся смотритель своими острыми желтыми зубами. Жуткое зрелище, но я уже привык.
— Намальна! — ответил я, глотая кашу так быстро, как будто месяц ничего не ел.
— Пойдешь сегодня в Город?
— Не-а. Тут останусь.
— Хорошо, — кивнул Норвус, он как будто и не удивился. — Мальчик мой, меня сегодня в Школе не будет. Так что, если что-нибудь понадобится, обращайся к Тетушке Таме.
— Угу.
Мне показалось, что он хотел еще что-нибудь добавить, но передумал и просто помахал мне рукой, и вышел.
Ну и ладно.
Трисса зашла за мной, как и обещала, ровно в половину десятого.
— Привет. — поздоровалась она. — Готов?
— А… Да. Готов. Привет.
Я не знал, как в глаза ей смотреть после вчерашнего. Но ее, похоже, это не беспокоило. Она вела себя точно так же, как обычно. Еще бы! Она же думает, что я вчера ошибся, что мне Корнелия нравится. Нет, вот уберут с меня эту дурацкую печать, и я обязательно поговорю с Триссой!
— Идем, — сказала Трисса и подтолкнула меня, а меня как будто иголкой кольнуло. — Нам нельзя опаздывать.
— Ага.
Дверь я закрыл — два раза ходил проверять. Я плелся вслед за Триссой, не смея идти с ней рядом. В коридоре было совершенно пусто — все школяры и профессора сбежали из Школы при первой же возможности, то есть еще вчера.
Ни я, ни Трисса за всю дорогу не проронили ни слова. Я то и дело пытался с ней заговорить, но так и не смог выдавить из себя ни звука. А мы тем временем добрались до нужного подземелья. Оладка перепеченная! Я даже не заметил как!
— Заходи, — Трисса открыла передо мной тяжеленные с виду двери. Я аж почувствовал бабулин подзатыльник — она часто мне талдычила, что перед женщинами надо двери открывать. Ну не успел, чего уж тут. Не выпихивать же Триссу обратно.
Профессора, как и положено, еще не было на месте. А может, и был. Тут все равно ничего не было видно, хоть глаз выколи. Тогда Трисса выдохнула заклинание, и перед ней появился маленький огонек. От него она зажгла висящие на стенах факелы — я насчитал тринадцать штук. Комната была круглая, и на стенах, помимо факелов, висело очень много свитков с начерченными на них вендийскими рунами. Кстати, учить мне их не пришлось, потому что я читал их, как если бы они были написаны на нашем языке.
В середине комнаты, а она была с нашу Столовую, лежала огромная круглая каменная плита. На ней были вырезаны руны, но их я прочесть не смог. Это был не вендийский, и не наш. Может быть, это вообще были какие-нибудь каракули, и их начертали тут просто для красоты. Рун тоже было тринадцать. Эх, и почему профессор так долго идет?
— Сколько времени? — спросил я.
— Без десяти десять.
— А… Ясно.
Я никак не мог придумать, о чем бы мне заговорить с Триссой. Она стояла возле плиты, сцепив на груди руки. Пламя факелов мягко освещало ее лицо и рыжие волосы, которые Трисса оставила распущенными, отчего девушка казалась совсем хрупкой и беззащитной. Но я то знал, что это совсем не так. В колдовском бою она любого волшебника уложит на обе лопатки, да и с обычной грубой силой тоже справится. Но я бы очень хотел всегда быть рядом и всегда ее защищать. Конечно, если она сама меня не прогонит.
Я не удержался от смешка: вспомнил как на днях Трисса заставила бегать нашего неповоротливого толстяка Пара. Тот нечаянно уселся на ее свитки. Все бы ничего, но у него в кармане был горшочек варенья, и именно тогда он и вздумал перевернуться. Так что вскоре все свитки Триссы, а там была часть ее Годовой работы по Основам водного волшебства, оказались в красных липких пятнах. Вообще-то обычные свитки легко восстановить, тем более что Пар лучше всех владел волшебством уборки. Но не все так просто, потому что для Годовых работ выдавали в Библиотеке особенные именные свитки, которые никто не сможет подделать. А так как их очень сложно было сделать, и делал их никто иной как сам Верховный волшебник Корнелиус, то было понятно, почему Трисса так рассвирепела. Не долго думая, она щелкнула пальцами, одновременно выдыхая заклинание, и в ее руке оказался крохотный-крохотный огонечек — таким даже свечку не зажжешь. Я удивился, почему Пар так испугался и начал пятиться от Триссы. А вот Гэн все понял и стал срочно искать куда бы спрятаться подальше от неприятностей. Я посмотрел на Гэна и решил сделать так, как он. Вовремя. Трисса как-то хищно улыбнулась, отчего наш краснощекий Париус стал совсем бледным, и начала один за одним отправлять к нему один огненный шарик за другим. Так быстро Пар еще никогда не бегал. Он нарезал круги по ученической, иногда безуспешно пытаясь открыть дверь наружу, а потом снова бежал по кругу. Не знаю, сколько Трисса так его мучила, но у меня уже ноги затекли сидеть под столом. Потом она, видимо, остыла и убрала-таки свои шарики. А Париус клятвенно пообещал, что больше никогда не будет носить горшочки с вареньем в карманах.