- У своего Учителя, разумеется. Уж не думал ли ты, что я родился с моим воинским умением? Или - что под кустом я его нашел?
(По правде сказать, чуть ли не так Дункан и считал. Мысль о том, что у его Учителя был свой Учитель, потрясла его до глубины души.
Но тогда он постеснялся признаться в этом...)
- Нет. Я вообще не думал об этом. И не намерен думать - во всяком случае, до обеда, - злость слетела с Дункана, не оставив следов. Правда, точно так же - разом! - она может и вернуться...
Он знал за собой такое качество...
- Так давай, наконец, обедать! - Дункан склонился над туго завязанным узелком.
- Что там приготовили наши бабы?
("Бабы" - это, конечно, о всех, теперь уже четырех, женщинах его дома было сказано. Вот так, скопом.
Значит, и о Дженет - тоже...)
В узелке оказался копченый желудок, набитый ароматными травами и овечьим мясом.
- Хэгиш... - произнес Конан с непонятной лукавинкой.
Непонятно - об обеде ли он это сказал...
Говорили в старину: тот, с кем ты преломил хлеб - друг. А если станешь враждовать с ним - то кусок этого хлеба встанет у тебя поперек горла...
И опять над горизонтом поднялось дневное светило - в сорок восьмой раз, считая с того утра, как Конан вырвал из тела Дункана зазубренное железо.
Старухи так и не смогли привыкнуть к новому постояльцу. Украдкой они крестились, сплевывали через левое плечо, да и вообще без нужды избегали даже приближаться к Конану. А уж говорить с ним - упаси Всевышний!
Дженет же... Впрочем, она всегда понимала все и сразу. Но и ей было нелегко...
Как-то раз, улучив момент, Конан смог обменяться с ней парой слов без свидетелей.
- Скажи мне - только откровенно! - что тебя мучает, девочка?
Дженет посмотрела на него с несколько показным удивлением. Это удивление не было связано с "девочкой": она давно осознала, что хотя Конан выглядит гораздо моложе Дункана и вряд ли старше ее, он - старейший из всех, кто и ныне живет на Земле...
- Мучает? Что может меня мучить? Мой муж жив, здоров, счастлив - чего же мне еще желать...
И горечь была в ее ответе - возможно, незаметная ей самой...
А мужем она называла Дункана. Хотя не был их брак освящен церковным благословением.
- Не надо лгать мне. Я ведь умею читать в человеческих душах...
- Умеешь... - с той же горечью произнесла Дженет. Но вдруг в глазах ее темным пламенем полыхнул вызов:
- А уж если умеешь - сам ответь на свой вопрос! - дерзко выкрикнула она.
Не только дерзость была в ее голосе. Робкая надежда проглядывала сквозь нее... Но мало кто сумел бы это увидеть.
Разве что тот, кто читает в человеческих душах...
- Ответить мне нетрудно, - сказал тогда Конан. - Ты думаешь, что он Дункан - "изменяет" тебе со своим клинком?
Дженет не смогла ответить - на несколько секунд она замерла, словно пораженная громом. Потом - кивнула неуверенно.
- Да...
- Так знай же, девочка: все мужчины - немного подростки. Когда мы поутру берем оружие и уходим в горы, - он не изменяет тем самым вашей любви. Просто это - этап, через который нужно пройти.
- Я понимаю... - прошептала Дженет. И уголки ее губ в ожидании чуда дрогнули зародышем улыбки.
- Высшее мастерство, позволяющее сразить врага - это холм, а не гора.
- Не женское дело судить о воинском искусстве. Но, если я правильно понимаю, ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что вершина - это меч, дающий жизнь, а не смерть. Этого Дункан еще не понял.
- Но поймет?
- Поймет... И тогда ему не придется выбирать между мечом и любовью.
Конан не сказал, что у него самого на это понимание ушло более четырех веков. Не сказал, что ему в течение своей жизни не раз приходилось делать подобный выбор.
Сумеет ли он сейчас заставить своего ученика посмотреть на этот выбор с той высоты, с которой смотрит теперь он сам?
С высоты, позволяющей увидеть, что никакого выбора нет вообще - как нет выбора между водой и воздухом.
Все в равной мере нужно для жизни...
Даже сам себе не мог Конан ответить, сумеет ли он сделать это. Не было у него полной уверенности.
Верно сказано: "Лучший ученик - трудный ученик..."
А особенно - когда в этом ученике пробуждается память о прошлой жизни, заставляя ощущать себя Мастером. Которым он еще далеко не стал.
Да, пожалуй, и не был. Даже в той, прошлой жизни.
Иначе именно он - а не Конан - сумел бы пройти весь Путь, оставшись последним из бессмертных...
А пока что ему оставалось лишь неловко гладить по голове Дженет, когда она, плача и смеясь одновременно, припала к его груди. Как ребенок в минуту горя или радости припадает к груди взрослого...
Вот так странно, неожиданно проявилось у Дженет счастье от пробудившейся надежды.
Надежды на любовь...
- Ну перестань, ну что ты... - шептал он. - Не надо... Не бойся! Ну, как тебе не стыдно - ведь большая же девочка. Вот Дункан нас увидит - что он подумает?
А Дункан видел. Он стоял в дверном проеме и смотрел на них с изумлением. Именно изумление застыло у него в глазах - не ярость...
И ладонь он даже не подумал положить на эфес...
"О, ты делаешь успехи, ученик мой... Ничего, ты у меня еще станешь Мастером!"
Разумеется, вслух этого Конан не сказал. Он вообще ничего не произнес вслух. Только глазами знак сделал - поймав взгляд Дункана:
"Уйди! Не напугай ее..."
И, помедлив, с непривычной робостью прикрыл Дункан Мак-Лауд перед собой дверную створку, осторожно придерживая ее, чтобы не обернулась в испуге Дженет, услышав скрип петель.
Говорили в старину: много женщин бывает у воина, но восплачет по нему - лишь одна...
11
Теперь они сражались на крутом склоне - Дункан внизу, Конан сверху.
И нелегко было отражать удары, если противник может поразить тебя в любое место, а ты ему достаешь только от колен до пояса. Да еще густая, испокон веков некошеная трава затрудняет движения.
Ну что ж - воин должен уметь сражаться и тогда, когда это нелегко! Иначе - не быть ему воином...
- Терпи, терпи, ученик! Вот подойдет зима - я твои силы еще и в рыхлом снегу опробую...
- В снегу... - пропыхтел Дункан. Сказать что-либо еще у него не хватило дыхания.
- Да, в рыхлом снегу глубиной по грудь. И в холодной воде - той же глубины. А еще - в лесном завале, на каменистой осыпи... А ты как думал, ученик?
На этот раз Дункан вообще ничего не ответил. Он отчаянно пластал клинком воздух - но, показалось ему, что только ветер, поднимаемый его оружием, сам относит противника на безопасное расстояние...
А потом они уселись на этот же склон, тяжело дыша. То есть это Дункан дышал тяжело, а грудь Конана вздымалась не чаще, чем обычно.
И Дункан знал: причина - не в том, что тот оказался сверху. Во время прошлой тренировки они на пробу поменялись местами.
Результат оказался тот же...
- Неплохо, неплохо. Вчера ты при таком бое был бы пять раз убит, а сегодня - лишь трижды. Совсем неплохо!
- Трижды?!
- Да. Не спорь - я считал.
Дункан вспыхнул было от ярости и досады, но не смел спорить.
Вместо этого он потянул из ножен палаш-клеймору и внимательно осмотрел клинок. На лезвии было несколько зарубок. Две из них появились уже сегодня...
- Как бы мне такой меч, как у тебя, добыть, Учитель?
- Сейчас - тяжело... Он откован в стране, которую вы теперь называете Сипанго, и...
- Как?
- Ага, значит, вы ее еще так не называете... Но сейчас только плыть туда - несколько лет. К тому же иноземцев, "белых дьяволов", туда не пускают, согласно императорскому указу. Да и мечи - не разрешают вывозить...
- Но это препятствия - человеческие, их можно обойти.
- Можно. Но проще дождаться, когда Сипанго станут называть Японией.
- И скоро это будет?
- Через несколько сотен лет...
- Долго ждать... - Дункан с сожалением покачал головой.
Конан посмотрел на него сквозь прищуренные веки:
- Ты что, думаешь, так уж много зависит от качества стали?
Дункан в ответ кивнул даже с некоторым удивлением: как же, мол, еще?