В конце концов их губы встретились снова, и на этот раз Эвелинда не осталась безучастной. Она целовала его в ответ, и ее язык боролся с его языком. Его руки все слабее сжимали ее голову, затем опустились на спину и медленно заскользили к бедрам. Дункан стремительно подхватил Эвелинду на руки, поднял с земли и с силой прижал к себе.
Она глухо застонала, внезапно почувствовав у себя между ног проникающее сквозь одежду мощное давление со стороны его бедер. Это давление отозвалось в ней новым витком восторженного возбуждения. Ее бедра подались Дункану навстречу, а руки еще крепче обвили его шею.
Он резко оборвал поцелуй, и Эвелинда разочарованно вскрикнула. Но когда он вновь опустился на ствол упавшего дерева и усадил ее к себе на колени, она попыталась собрать воедино остатки здравого смысла:
— О нет, сэр! Мы не должны так поступать. Я обручена с Дьяволом из Доннехэда.
Эвелинда ожидала, что его поведение тут же резко изменится, но мужчина в ответ только проворчал:
— Я Дункан, и я хочу этого.
Он вновь наклонился к ее губам, и Эвелинда прекратила всякое сопротивление. Его язык снова проник в ее раскрытые губы, и она подумала, что ничего страшного от одного-двух поцелуев не произойдет. По крайней мере воспоминания о них будут согревать ее в холодной супружеской постели. Она поразмышляла на эту тему еще немножко, успокаивая таким образом свою совесть, а потом и вовсе перестала думать и просто позволила себе наслаждаться этими поцелуями.
Целоваться, сидя у него на коленях, оказалось гораздо приятнее. Ей было так уютно, он окружал ее со всех сторон — его могучие бедра, теплая грудь и тесные объятия. Свободно откинувшись на руки Дункана, Эвелинда снова обняла его за шею, старясь случайно не задеть рану на голове, и с большим энтузиазмом ответила на его поцелуй.
Она вздрогнула и прижалась к нему, когда его руки скользнули по ее спине. А потом задохнулась и выгнулась всем телом, потому что его ладонь нашла ее грудь и легла на нее, тяжело давя сквозь мокрую сорочку. Эвелинда изо всех сил вцепилась в клетчатый плед, перекинутый через его левое плечо, и протяжно вскрикнула от переполнявшего ее восторга.
Дункан нажал большим пальцем на ее напряженный сосок, и возбуждение от этого оказалось столь острым, что Эвелинда, не в силах совладать с собой, лихорадочно задвигалась на его коленях. Ее бедра помимо ее воли прижались к его ногам.
Эти телодвижения явно произвели на Дункана сильное впечатление, его поцелуй немедленно стал более требовательным. Одной рукой он запрокинул Эвелинде голову, в то время как пальцы другой руки тесно сомкнулись вокруг ее соска.
И снова его губы двинулись к ее уху, и снова она наклонила голову, чтобы не помешать этому движению. Задыхаясь, Эвелинда только судорожно сжала его плечи, когда он заставил ее откинуться назад и стал целовать в шею, опускаясь все ниже. Его рука продолжала поочередно ласкать ее груди, а губы прижались к ее шее у самого основания, и сочетание этих ласк вынудило Эвелинду издать бесконечно долгий протяжный стон. К тому времени, когда поцелуи Дункана достигли чувствительной ложбинки над ключицей, она ощутила, как в самом низу ее живота накапливается незнакомый тягучий жар, и в исступлении вжалась в его бедра.
Эвелинда словно впала в безумие и даже не заметила, как Дункан сдвинул в сторону просторный ворот ее сорочки, освободив одну грудь. Его губы нашли себе новое занятие и сосредоточились на ее обнаженном соске.
Эвелинда громко закричала одновременно от ужаса и наслаждения, неистово дергая плед на плече Дункана каждый раз, когда он, впиваясь в ее сосок, проводил по нему языком.
Она знала, что все происходящее категорически недопустимо, поскольку была обручена с другим мужчиной. Но даже если бы не было этого обручения, как незамужняя девушка, она не должна была позволять себе ничего подобного… Но, Боже, до чего же она чувствовала себя счастливой. И раз уж ей суждено стать женой Дьявола из Доннехэда и до конца дней влачить жалкое существование или, возможно, быть забитой до смерти, не такой уж большой грех напоследок получить совсем короткое удовольствие от нескольких поцелуев.
Кроме того, она никогда в жизни не испытывала ничего более восхитительного. Эвелинда впервые чувствовала себя до такой степени… живой. Она целиком была захвачена немыслимой страстью, а ее тело, повинуясь собственному порыву, прижималось к телу Дункана в жажде обрести что-то неведомое.
Наслаждение, которое он дарил ей, все росло и росло и наконец стало почти непереносимым. Только тогда Дункан отпустил ее сосок, в последний раз жестко проведя по нему языком. Он поднял голову и снова поцеловал Эвелинду в губы. В прежних его поцелуях, казалось, присутствовали и страсть, и требовательность, но это было ничто по сравнению с тем, что он делал сейчас. Его язык походил на оружие, на меч, вонзающийся в тело врага. И Эвелинда восторженно вступила с ним в поединок.