— Помогите, помогите! Я не умею плавать! Помогите! Тону!
Шерстяная юбка и накидка из оленьей шкуры, наброшенная на плечи, постепенно пропитались водой и превратились в свинцовые путы, неудержимо влекущие слабое тело на дно.
— Помоги!.. Помоги… — вопил Конан, захлебываясь и глотая воду.
— Дурак! Ты не сможешь утонуть! Ты не умеешь! Ты бессмертен! — продолжая истерически хохотать, отозвался Рамирес.
Ему явно нравилось это действо, и поэтому он, чувствуя, что выполнил свой долг как надо, поплыл на лодке к берегу, распевая во все горло свои протяжные песни.
Значительно облегченная лодка, легко разрезая невысокие волны, понеслась к обрывистому берегу бухты.
Промокшая одежда сковывала движения. Интенсивная работа руками и ногами измотала Конана — и он стал медленно погружаться в прозрачную холодную бездну. Последний большой пузырь воздуха, окруженный многосотенной свитой маленьких пузырьков, вырвался из его рта и серебристым мягким шаром рванулся вверх сквозь бирюзовую прозрачную жидкость к изломанному зеркалу поверхности.
Соленая морская вода хлынула в легкие. Конан ждал смерти, но она почему-то не приходила. Сердце продолжало громко колотиться в груди, разгоняя кровь по всему странно чужому телу. Во рту был отвратительный привкус морской воды, но скоро Мак-Лауд со всем этим свыкся. Глаза тоже постепенно привыкли и лишь слегка щурились. Представшая картина потрясла его.
Резкие линии солнечных лучей, искривляясь в зеркале морских волн, проникали в зеленоватый полумрак, бросая дрожащие блики на покрытые водорослями валуны и почерневшие от времени и гнили толстые стволы затонувших бревен от разбитых штормами кораблей.
Стаи больших и маленьких рыб проплывали мимо, круглыми бусинками глаз глядя на странного пришельца, неизвестно как попавшего в их молчаливый мир. Хотя нет. Полной тишины там не было. Просто звуки, тихие, шуршащие, глухие и одновременно нежные, воспринимало уже не ухо, а все тело.
Конан извлек из ножен меч и, размахнувшись им, разрезал густой клубок длинных веревок водорослей. В воде меч казался намного легче, но двигать им было труднее, чем в воздухе. Это было весело и странно, и Конан засмеялся, выпуская из легких струю теплой воды. Вместо смеха в ушах зашуршало.
«Дьявол!» — подумал он.
Не в силах осознать до конца происходящее с ним, Конан начал пробираться по густо поросшему дну в сторону чернеющего вдали скального уступа, расчищая себе дорогу ударами меча.
Вскоре Конан вышел из воды бесшумно, как грозный морской царь Келп. Вода тонкими струйками стекала с его мокрой одежды. Волосы перемешались с тонкими стеблями морской травы и облепили лицо.
Рамирес сидел лицом к морю на большой коряге, выброшенной приливом, и грелся возле костра, наспех сложенного из сухих водорослей и сучьев, принесенных сюда морем.
Стараясь как можно тише ступать по мелкой гальке путающимися в мокрой юбке ногами, обутыми в такие же мокрые сапоги из плохо выделанной кожи буйвола, Конан приблизился к сидящему. Рука, крепко сжимающая рукоять меча, медленно поднялась над его головой и мгновенно опустилась. Сталь со звоном врезалась в старое дерево, разбрасывая во все стороны сырые осколки древесины.
Рамиреса на коряге не было. Он словно растворился в сыром воздухе побережья. Конан же не удержался на ногах и упал на колени.
Холодный металл коснулся затылка Конана, срезая прядь мокрых волос. Он застыл на месте и в нерешительности повернул голову. Рамирес, не убирая клинка с шеи, улыбнулся и, погладив свои тонкие усы, проговорил:
— Это просто поразительная неловкость. Твое внезапное нападение было настолько же успешно, как и нападение неуклюжего ребенка.
Испанец одним быстрым движением вернул свой меч в ножны и помог Конану подняться на ноги. Тот попытался что-то сказать, но вместо звука из его рта вырвалась мощная струя воды, заливая расшитый золотыми пряжками и роскошными аграмантами камзол из бордового бархата.
— Черт! — мокрый Рамирес отскочил в сторону. — Ты все-таки умеешь отыгрываться!..
Вода все продолжала выливаться из легких Конана. Хрипя и откашливаясь, он изрыгал теплую воду на мшистые камни. Резкие судороги перехватили грудь, отдаваясь болью во всем теле.
Первый вдох был коротким. Пламя обожгло внутренности — казалось, что воздух хлынул в легкие из кузнечного горна. Сердце бешено колотилось, готовое в любую минуту вырваться из груди. Новый вдох вызвал лишь приступ клокочущего кашля, выбрасывавшего из трахей остатки морской воды.
Еле шевеля языком Конан произнес:
— Это невозможно. Это какие-то дьяволовы дела…
Что-то холодное и скользкое проползло по бедру и упало на камни. Две небольшие рыбешки выпали из-под килта.
— Ты сейчас похож на трубадура, Мак-Лауд, — Рамирес хохотал, как ребенок, с трудом переживая душащие приступы хохота и утирая рукавом набегающие слезы.
— Что ты ржешь, как необъезженный жеребец, — возмутился шотландец, косясь на лежащий на бревне меч. — Я не вижу здесь ничего смешного. Ты — пособник Люцифера. Так? Ты ему помогаешь?
— Господи! — пытаясь отдышаться, протянул Рамирес. Я помогаю одному идиоту-шотландцу Мак-Лауду. Пытаюсь ему объяснить и доказать, что он не умеет умирать. Пойми ты, дубина, что ты не сможешь этого сделать, как, впрочем, и убить меня!
— Я ненавижу тебя!
Конан схватил меч и приставил его к груди Рамиреса.
— Великолепно, — испанец скептически посмотрел на дрожащий кончик клейморы, которая внезапно, повинуясь его быстрому движению, закувыркалась в воздухе, сверкая на солнце. — Это просто прекрасное начало. Раздевайся.
Рамирес расстегнул застежки на своем камзоле и, подняв с земли суковатую палку, подвесил его прямо над пламенем. Конан некоторое время стоял в раздумье, глядя, как мокрый бархат исходит белыми облаками пара.
Солнце постепенно скатывалось в море. Ветер стал прохладней. Сообразив, наконец, что замерзает, Конан сбросил одежду и присел возле костра, хлопая себя по синеющим плечам непослушными ладонями. Испанец одел уже успевший просохнуть наряд и повесил сушиться обмундирование Мак-Лауда, а затем, вынув из лодки свой странный павлиний плащ, накинул его на плечи Конана.
— Быть бессмертным, — поучительно заметил он, — это совершенно не значит, что холод никогда не застанет тебя врасплох. Надо все-таки заботиться о своей персоне. Иначе можно попасть в затруднительное положение.
Подняв с земли сумку, Рамирес извлек из нее небольшую глиняную бутылочку, плотно закупоренную пробкой. Распечатав сосуд, он поднес узкое горлышко к своему длинному носу и, вдохнув аромат напитка, протянул бутылочку Конану. Тот взял и тоже понюхал горлышко.
В нос ударил резкий запах спирта и горькой полыни. Конан поморщился, возвращая бутылочку, но испанец остановил его руку, подталкивая ее к лицу.
— Пей, дурья твоя башка!
Сам не понимая почему, Конан послушался и сделал большой глоток из глиняной посудины. Обжигающий комок, прокатившийся по горлу в пищевод, был похож на проглоченную каплю расплавленного олова. Небо и глотка горели огнем, но зато в груди и животе было тепло. Слезы брызнули из глаз Мак-Лауда. Подскочив на месте, он бросился к воде, делая судорожные глотки и тут же отплевываясь от мерзкого и соленого морского питья.
Рамирес чуть не упал с коряги от хохота.
— Что ты мне подсунул? — пытаясь отдышаться, прохрипел Конан.
Во рту все еще оставался горьковатый привкус полыни, но огонь внутри погас и осталось только приятное тепло, расходящееся от желудка во все стороны.
— Боже мой-ой-ой! — Рамиреса смех сворачивал буквально в три погибели. — Ты решил, что я тебя отравил?! Ха-ха-ха! Господи, какой болван! Это абсент — спирт с полынью. Очень хорошо греет — как снаружи, так и изнутри.
— Спирт?! — Конан бросил недоверчивый взгляд на валявшуюся на гравии и уже бережно закрытую пробочкой бутылочку. — Это гораздо крепче эля. От этой штуки пьянеешь, как от большого кувшина разом.