Мак-Лауд встрепенулся, но неведомый поток уже нес его сознание куда-то, где блеск мечей и доспехов присутствовал одновременно с грохотом очередей.
— Помни, Горец… — звучал чей-то голос. — Помни свой дом — там, вдалеке… Ты сделал свой выбор, но дом остается домом. Помнишь?
— Помню… — прошептал он.
И память обрушилась на него.
Та память, куда он рвался, как заключенный на волю.
Самая первая память.
4
Дом его носил имя Зайст.
Был он далеко — в другой Галактике. Маленькая планетка, вращающаяся вокруг полуостывшей звезды.
Если бы нашелся кто-нибудь, в чьей власти сосчитать, измерить время и пространство…
Но — нет таких…
Солнце вставало над заснеженной равниной Зайста. Его лучи скользили по насту, как лыжники, и отскакивали от него, словно тупая стрела — от брони.
Отскочив, били по глазам неосторожного.
Страж Границ, Ингкел по прозвищу Махайра, натянул капюшон на лицо. Недостойно воина быть убитым потому, что глаза его изранены снежной слепотой.
— Катана! — крикнул он.
— Катана собирает резерв, — ответили из толпы.
Страж Границ сам знал это, а ответивший знал, что он знает. Но — перекличку бойцов полагалось начинать прозвищем предводителя.
— Эсток!
— Здесь я, Страж! — таков был ответ Фер Ломна, прозванного Эсток.
— Кончар!
— Здесь я, Страж! — ответил Конайре, Кончаром прозванный.
— Спада!
Спада было прозвище Да Рига, сына Рогайма. Ответил и он.
— Акинак!
— Здесь… — ответил Этирне по прозвищу Акинак.
И далее, далее… Пять сотен бойцов. Полностью весь Священный отряд.
Нет, 498. Без предводителя и еще без одного.
— Клеймора! — воззвал Страж границ, но молчание было ему ответом, пока не заговорил Мак Айлиль по прозвищу Скрамасакс, ранее уже отозвавшийся: [прозвища даны автором по названиям клинков; махайра — кривой древнегреческий меч, эсток — меч-шпага позднего рыцарства, кончар — граненый азиатский клинок, спада — длинный меч римской конницы, акинак — скифский меч, скрамасакс — оружие германцев; расшифровку прозвищ Катана и Клеймора см. в тексте]
— Клеймора с Катаной, Страж. Предводитель вытребовал его к себе.
Страж Границ, которому в этой битве надлежало быть предводителем, свел брови. Не бывало ранее, чтобы Катана выделял кого-либо!
Но — не время для раздоров. Останется жив — спросит у Катаны. Однако, не остаться ему в живых…
Тяжело ступая, прошелся Страж вдоль замерших рядов. И все видели, что висит у него на груди Запретное — жезл свинца и пламени.
Ропот прошел по шеренгам, но притих, потому что страшен был окаменевший взгляд предводителя. И совсем замер, когда роптавшие, присмотревшись, увидели свежую зарубку на этом жезле…
Жезл тот был добыт Махайрой этой же ночью, пять часов назад.
Обходил посты он — и услышал тихий говор за скалой. Услышав, понял, что это вражеские разведчики, тоже желающие проверить, бдят ли на постах.
Судя по звуку, их было трое. Но они не ждали нападения так, как должно ждать его вблизи чужого лагеря. Уверенность была в их голосах, уверенность и презрение к своим противникам.
Извлек Махайра свой меч и прыгнул за угол скалы, прямо в вой и крик.
Их было не трое, а четверо: подвел Стража слух. Но их подвела вера в силу своего оружия. Подвела десятикратно.
Ни один из врагов не успел пустить его в ход, всех уложило гнутое лезвие — четвертый уже падал, а первый еще не успел упасть. Махайра стоял над ними, переводя дыхание.
Один раз клинок его встретился не с живым мясом, а со сталью, и, звякнув, отбил ее в сторону. Это был единственный звук за все время схватки. Следующий взмах поправил дело.
Что же, однако, попало ему под удар?
Это был не меч.
И не секира.
Наклонившись, с гневом и болью увидел Страж, что все четверо были вооружены Запретными предметами. Ибо только оружие ближней схватки разрешают Право и Обычай в боях между людьми.
Ни энергия Взрыва, ни энергия Луча, ни энергия Пламени не являются разрешенными. И даже не потому, что такой бой несправедлив.
Не более несправедлив он, чем клинковая схватка. Так же требует он и мужества, и умения.
А потому, что кровав он! Небывало кровав. Немыслимо.
Только один из жезлов, в которых быстрый огонь раз за разом выбрасывает кусочки металла, взял Махайра. Именно тот, по которому пришелся его удар.
Взял он жезл для себя. И не жалел, что оставил лежать на снегу остальные три.
Потому что даже победа хороша не любой ценой. Сейчас же о победе вообще не будет речи. Не выстоять четырем жезлам против вражеского Священного отряда, который поголовно жезлами вооружен.
Да и не одни жезлы у них, наверное.
Равно как и не один отряд пойдет в атаку…
Лишь он сам, предводитель, может взять грех на свою совесть. Он будет стрелять из жезла не ради победы, которая невозможна, а для того, чтобы запомниться врагу и в поражении.
Нарушение запрета не ляжет пятном на души его товарищей. И на его душу тоже не должно лечь, ибо предводитель имеет право на многое, если идет в бой без расчета вернуться из боя.
А если все же запятнает, обречет на вечные муки — ну что ж…
Не пристало воину более заботиться о спасении своей души, чем он заботится о спасении собственного тела!
— Что видите? — спросил Махайра.
И ответил ему Скрамасакс, самый зоркий из всех:
— Вижу: чернеют фигуры над горизонтом.
— Узнаешь ли их?
— Трудно не узнать… Это воины, которые идут на нас.
— Найдется, кому встретить их, — улыбнулся предводитель.
(«Встретить, но не остановить…» — добавил он про себя.)
Кто-то за его спиной затянул «Сагу о Крагерах».
Сага о Крагерах, потомках Крагеров.
"Неведомо, таковы они от рождения или становятся такими после рождения. Не кормят их женщины детей грудью, а отдают их щенным сукам. Не играют их дети друг с другом — грызутся со щенятами в норах.
Когда же входит их подросток в возраст, и время ему становиться юношей — приводят его в зал, где вырыта яма, обнесенная частоколом.
И сажают его в яму, отобрав одежду и все, что может служить оружием, оставляя лишь собственные руки и зубы, данные ему от природы.
И одного за другим пускают в яму могучих псов, его молочных братьев.
И говорят: «Убей!». И убивает он своим природным оружием тех, с кем испил молоко из одних сосцов.
А от частокола ярусами вверх уходят скамьи, где сидят взрослые, что прошли уже это испытание. И смотрят: останется ли жив? Силен ли? Ловок ли? Не жалостлив ли?
Убив же всех, выходит он из ямы и, не смыв крови, садится с ними наравне. Тогда получает он меч, плащ и имя.
Тот из них, кто не падет в бесчисленных битвах, живет жизнью хищника до старости, ходя в разбойные походы всякий раз, когда к клинку приходит желание пролить кровь — а неведомы ему иные желания!
И умирают их старики в походах, падая головой вперед, так как нет у них человеческой старости, ибо нет и человеческого детства.
Страшно смотреть им в глаза, сверкающие из-под нечесаных лохм, которые ниспадают, как лошадиная грива.
Вожди их бьются мечами с рукоятью из человеческой кости и лезвием длиной в рост мужчины, что разрубают волос на воде.
Не обойтись такому мечу без крови сроком более семи дней, иначе потребует он крови своего хозяина.
Вождем же может стать лишь тот, кто сумел сразить три раза по девять врагов и завладеть их добром и женщинами.
У прочих же не в ходу мечи, раздают они удары железными цепами с тремя девятизвенными цепочками, на каждой из которых по три железных шара.
И семь железных шипов венчают каждый шар, и нет среди них ни одного, который бы не был смазан ядом.
Одолев защитников, входят они в селение и рубят все, что шевелится, дышит, вопит от страха на руках у матери.
Право и Обычай у них свои, а иных они не признают.
Горе тому, кто встанет против них, ибо воистину бой с ними — не песнь победы, но похоронная песнь!