– Да, это подойдет.
– Первым делом нам предстоит добиться устойчивости. Ты должна не просто стоять у меня на плечах, но еще и этот проклятый люк отодвинуть. Как ты думаешь, сколько ты весишь?
– Семь стоунов[1], может, чуть больше.
– Такой вес я могу с легкостью поднять, но я никогда не пробовал удерживать семь стоунов живого веса на плечах. Только не бойся, если упадешь, я тебя поймаю.
Алану такое обещание не очень-то воодушевило. Падать с высоты не слишком приятно. Тем более что у нее еще не прошли синяки после падения на Грегора, когда Гоуэны сбросили ее сюда. Им явно не хотелось сильно «попортить» свою добычу, поэтому вначале они спустили ее в люк, удерживая за запястья. Но когда они ее отпустили, она упала и заработала синяки, хотя упала не на землю.
В какой-то момент ей хотелось сказать Грегору, что она не сможет выполнить свою часть плана, но Алана тут же отругала себя за малодушие. Им надо было срочно выбираться отсюда – и не для того лишь, чтобы избавить свои кланы от необходимости платить за них выкуп. Ей следовало выбраться на свет, пока страх темноты окончательно не свел ее с ума. Грегор стал ей опорой и поддержкой, но она презирала себя за то, что жмется к нему, как испуганный ребенок.
И еще этот ужасный, пробирающий до костей холод… Грегор оказался на удивление крепким мужчиной. Алана не могла понять, как после стольких дней, проведенных в таком мерзком месте, он сохранял силу и присутствие духа. Казалось, этот мужчина был совершенно нечувствительным к тем жутким условиям, в которых они оказались. Да, он был очень крепким… И если страх темноты не заставит ее прилепиться к Грегору как клещ, то это сделает холод. Алана все больше падала духом, и это ужасно ее огорчало. А ведь до сих пор она считала себя сильной и выносливой, готовой к любым испытаниям. Выходит, она себя переоценивала. Обидно и досадно. Впрочем, откуда ей было знать, что такое испытание окажется ей не по силам? Да, она ночевала одна в горах, но там всегда можно было развести костер и высушить одежду. Днем над головой простиралось небо, льющее благословенный свет, ночью свет давали луна и звезды. Если у тебя нет возможности как следует согреться и просохнуть, то холод рано или поздно проберется внутрь и станет разъедать тебя изнутри. И в том, что Грегор переносил тяготы легче, чем она, тоже не было ничего удивительного – он был крупнее и сильнее, и у него на костях мяса было побольше.
– А сейчас что ты надулась? – спросил Грегор, аккуратно сложив в тряпицу остатки их трапезы (надо сказать, что и это сделать в темноте было совсем не просто).
– Откуда ты знаешь, что я надулась? Ты же не видишь моего лица.
– Когда ты чем-то раздражена, ты издаешь звуки.
– Звуки? Какие еще звуки?
– Тихо фыркаешь.
– Дамы не фыркают.
– Конечно, нет. Простите, ошибся.
Алана решила не отвечать на его слова, потому что произнесены они были с издевкой.
– Что ты сейчас делаешь? – спросила она.
– Пытаюсь собрать немного еды. Простое дело. Вернее, было бы таковым, если бы хоть немного света, – проворчал Грегор, и тут же спросил: – Так что же тебя так раздражает?
Алана вздохнула.
– Я как раз думала о том, какой слабой я оказалась. – Грегор издал звук, похожий на сдавленный смешок, и Алана решила, что должна почувствовать себя польщенной, если его позабавило ее заявление. – Я всегда себе говорила, что темнота на меня не действует. Не пугает меня. Ну что ж, я больше не могу себе лгать. Она меня пугает. И еще – этот твой план побега… Попытаться открыть люк, стоя на твоих плечах, – идея, конечно, хорошая, и я попытаюсь так и сделать. Но при мысли о том, что я буду стоять так высоко, мне становится страшно. Меня измучили сырость и холод, я чувствую, как они пробираются даже в мои кости. И всякий раз, когда кто-то из Гоуэнов спрашивает меня, кто я такая, мне все труднее им не отвечать. Внутри меня… словно сидит кто-то – тот, кто готов выкрикнуть мое имя и сказать, где я живу, рассказать им, как добраться до моих людей, чтобы те как можно быстрее меня выкупили. И с каждым днем этот кто-то во мне становится все больше. Вот такая я малодушная.
Грегор с трудом подавил смех, когда, придвинувшись к девушке, обнял ее за худенькие плечи. Голос ее звучал так, что было ясно: она очень на себя злится. Он хорошо ее понимал. Ему тоже приходилось бороться со своими страхами – особенно в те дни, когда он был тут один. Когда ты сутками предоставлен самому себе – в полной темноте и наедине со своими мыслями, – начинаешь очень ясно осознавать, кто ты такой и что собой представляешь. Грегор догадывался, что на свете найдется не так уж много людей, которым такое придется по душе.
– Подозреваю, что очень многие боятся темноты и высоты, – сказал он. – С этими страхами мы рождаемся на свет, и никто не может полностью от них избавиться. Нет ничего дурного в том, чтобы чего-то бояться, нельзя лишь допускать, чтобы страх брал над тобой верх. А что до холода и сырости, то тут тоже все понятно. Конечно, тебе здесь неприятно. И мне тоже. Я ужасно от этого устал.
– Но ты здесь дольше, чем я.
– Во мне гораздо больше плоти, так что до костей холоду меня не так-то просто пробрать. Но все равно сырость меня угнетает. Нет, девочка, не называй себя слабой. Ты ведь не хнычешь, не закатываешь истерик, не жалуешься без причины.
Алана ничего не сказала, лишь прижалась к нему крепче. «Это для тепла», – сказала она себе. Она не слишком поверила во все его любезные заверения, но они ее все же успокоили. Если честно, в ней все больше зрела потребность в бурной истерике с визгом и плачем, но присутствие Грегора помогало держать подобное желание в узде. Однако Алана сочла за лучшее умолчать об этом. Помимо прочего, она не считала справедливым взваливать на его широкие плечи еще и такой груз. Существовала немалая вероятность того, что и он использовал ее присутствие в тех же целях – так что к чему об этом говорить?
Был момент, когда она пожалела о том, что вообще покинула дом, но ждать сложа руки вестей от сестры она больше не могла.
Несколько месяцев назад до Аланы дошли вести о том, что Кайра овдовела, что ее дом захватил человек, о котором говорили недоброе, и это все, что ей было известно. С каждым днем страх за сестру становился все сильнее. Но никаких определенных известий не поступало – одни лишь слухи, очень тревожные слухи. Единственное, что удерживало Алану от того, чтобы броситься на поиски сестры сразу по получении первых печальных вестей, – это уверенность (пусть основанная лишь на интуиции) в том, что Кайра жива. И еще у нее были видения… Но проходили недели, месяцы, и ничего так и не прояснилось. В конце концов, не находя себе места от тревоги, Алана решила отправиться в путь – и иначе поступить не могла.
Алана нахмурилась, внезапно сообразив, что у нее не было никаких видений о сестре с тех пор, как она следом за братьями отправилась на поиски Кайры. Ей следовало бы насторожиться и попытаться понять, почему так происходит. Впрочем, даже и без вещих снов Алана продолжала ощущать какую-то таинственную связь с сестрой, и она успокаивала себя тем, что чувствует: Кайра жива. Кроме того, Алана была уверена: оказавшись на свободе, она сразу же получит подсказку свыше о том, в каком направлении следует двигаться, чтобы отыскать сестру. И все же ей казалось, что незримые узы, связывавшие ее с единоутробной сестренкой с самого первого дня их рождения, стали тоньше, слабее. От этого Алана чувствовала себя ужасно одинокой и невольно все крепче прижималась к Грегору.
– Тебе страшно, девочка? – спросил он.
– Да нет, не особенно, – солгала Алана, не зная, стоит ли рассказывать обо всех своих страхах и опасениях. – Мне и хочется верить в то, что твой план побега осуществим, и страшно на это надеяться. Разочарование может оказаться слишком горьким.