- Да? - Джерри вопросительно посмотрел на Кеннеди.
- Это мы-то лишены исторической памяти? - возмущенно воскликнул тот. - Мы, которые тысячу раз спасали этих самых европейцев - и от холода, и от голода, и от кризисов. От большевизма, наконец!
Джерри налил себе слабенький мартини, укутался в большую мохнатую простыню, расположился поудобнее в кресле... "Все правильно, все, к сожалению, справедливо, - думал он, отпивая мартини, слушая Кеннеди. - У тех же немцев и, уж конечно, у итальянцев эта самая историческая память исчисляется тысячелетиями. зато мы, как молодая нация, со спокойной совестью заявляем на весь мир: "Бог ныне вручил Америке исстрадавшееся человечество!" Вручил - и баста. Нам-де, мол лучше знать, ведь он же нам вручил это самое исстрадавшееся человечество".
- Если мы лишены исторической памяти, - никак не мог успокоиться Кеннеди, - то европейцы начисто лишены исторической благодарности. Кто в двадцатые годы предоставил займы Германии? Кто в сороковые годы взорвал два атомных устройства и тем самым отрезвил вооруженные до зубов орды русских, опьяненных своими победными маршами?..
- Ты знаешь, Джон, что им больше всего не нравится, этим европейцам? - Джерри обезоруживающе улыбался. Зная манеру Джерри улыбаться так, когда он готовил свой очередной подвох, Кеннеди нахмурился, молчал.
- Им не нравится та часть нашей военной доктрины, которая гласит: "Мы готовы сражаться до последнего европейца".
Президент встал, сделал несколько шагов, остановился у одного из металлических столбов, поддерживающих тент. "Неужели Парсел действительно думает, что сегодня самую большую угрозу Америке представляет ядерное самоуничтожение? Или демографический взрыв и голод?". Он сел в кресло, взял стакан с виноградным соком, и, решив, что выдержанная им пауза достаточна, сказал:
- Как ты думаешь, что опаснее для нашей страны - большой ядерный конфликт или перенаселение со всеми его последствиями?
- Ядерного конфликта бояться - последнее дело. К нему надо быть готовым каждую секунду, его надо начинать превентивно, в нем надо побеждать.
- Н-не знаю, не знаю, - тянет Кеннеди. - Как это у тебя все просто. Я бы сказал - примитивно.
"Это та самая гениальная простота, на которой стоит и будет стоять Америка", - думает Джерри. Вслух спокойно замечает:
- А у меня есть парочка аналогичных вопросов. Я не касаюсь этической стороны вопроса. На данном этапе развития человечества это несколько преждевременно, хотя... Как ты думаешь, что опаснее для нашей страны рост, я бы сказал, в геометрической прогрессии ненависти к американцам со стороны всех, кто входит в категорию так или иначе развивающихся, или истощение запасов в мире всего того, что необходимо человеку для его дальнейшего существования и развития?
Джерри тут же подумал, что он мог бы добавить еще одну страшную опасность для рода человеческого: опустошение, отчуждение и, наконец, уничтожение личности. Но и того, что он уже сказал, было достаточно, чтобы вспыхнул диспут о реальности Судного Дня.
- Дик, - Джекки Кеннеди лукаво посмотрела на Маркетти. Вы всегда производили на меня впечатление человека, который любит животных.
- Вы не ошиблись, мэм.
- Вот уже полчаса, как - я не сказала бы "самая красивая", и не сказала бы "самая преданная", но определенно "самая доверчивая" из нас ждет вашего приглашения поиграть в мяч.
Джекки погладила голову лежавшей у ее ног шотландской овчарки: "Лэсси хорошая девочка! Лэсси хочет поиграть и покупаться вместе с мистером Маркетти!". Маркетти ударил большой разноцветный мяч ногой, и через минуту человек и собака носились по волнам вдогонку друг за другом.
- Ну что, он уже двигается? - с любопытством обратилась Джекки к Рейчел.
- Вчера я совершенно определенно почувствовала, что он толкнул меня ножкой прямо в ребро. Первый раз! Это было так явственно, что я, почувствовав этот удар, оторопела.
- Значит, перевалило на вторую половину, - ласково улыбнулась Джекки.
- Но ведь будет мальчишка, правда? - доверительно заглянула ей в глаза Рейчел. - Ведь девочка не может быть таким буяном! Он мне полночи заснуть не давал, все колотил пяточками в разные места.
- К сожалению, нет таких симптомов, которые положительно указывали бы на пол ребенка. И сегодня, как и миллион лет назад, эту загадку наверняка можно разгадать лишь после рождения ребенка, - вздохнула Джекки. - А пока он находится под сердцем матери, пол его - большая тайна, чем структура колец Сатурна.
- Но я же чувствую, - недовольно воскликнула Рейчел и сама удивилась тону своего голоса. - Я же чувствую по удару, что это нога мужчины!
- Когда я ходила с сыном, - Джекки положила руку на плечо Рейчел, - я почти вообще ничего не ощущала. А девочка, боже мой, каких только "гранд-шоу" от нее я не натерпелась! Бывали дни, когда я с уверенностью твердила: "Джон, у нас будет тройня, как минимум".
- Дети... - задумалась Рейчел. Она осторожно погладила себя по животу. И вдруг ощутила толчок точно в то место, где в этот момент находилась ее ладонь. "Словно он что-то хочет сказать мне уже теперь", подумала она, прижав к животу обе ладони. Однако повторных толчков не было. "Почти все женщины, которых я знаю, хотят родить мальчика. И это так естественно. Ведь мальчик - это наследник лучших качеств любимого мужчины, его преемник, продолжатель рода. Мы меньше всего думаем о девочках, о дочках, ибо любим своего единственного мужчину самоотверженно. Пусть Джерри не красавец, пусть, но мой сын возьмет от него именно то, за что я люблю Парсела, чем горжусь: его ум, его силу, его мужественность. Наверное, девочек хотят одинокие матери. Это тоже естественно. Для них дочь будущая подруга, самый близкий человек. Ах, ну к чему вся эта философия. Иногда я чувствую себя самкой зверя. Он кормит семью, мое извечное призвание - ее продолжать, растить молодняк, хранить жизнь. Хранить жизнь моих детенышей... Если бы я была зверем другой породы, мне было бы наплевать на всех чужих детенышей. Но ведь вот я не видела троих детей Норины Пэнт, а мне стало безумно их жаль. Как своих..."
- Хотите одну совсем не рождественскую историю? - печально улыбнулась своими большими глазами Рейчел.
- В мире столько еще слез и печали, - неопределенно протянула Джекки.
- Но эта история, - возразила Рейчел, - произошла несколько дней назад и, представьте, прямо на наших глазах.
- Джон говорил, что вы ездили в Кливленд, - теперь глаза Джекки смотрели заинтересованно.
- Верно, в Кливленде это и произошло, - вздохнула Рейчел...
Легкий ветер доносил ароматное дыхание то одних, то других кустарников и цветов, ласково звенела теплая волна, дети Кеннеди играли то в нежные игры взрослых, то в жесткие детские игры. А Рейчел Парсел рассказывала о самоубийстве кливлендского безработного и о попытке его жены отомстить.
- Как много сейчас подобных случаев, - негромко, спокойно отметила Джекки Кеннеди. - Когда я была моложе, мне хотелось раздать все деньги, мои и Джона, бедным. Вообще всем бедным, неважно где - в Бостоне или в Калькутте. Увидев чужого голодного ребенка, я лишалась аппетита. Плакала, переживая за уродов и калек. Потом поняла: все во власти Божьей. Бог дал Бог взял. Не мы придумали этот свет, не мы установили в нем порядок вещей, не нам его и менять. Я убеждена, что где-то существуют незримые, но высшие весы, и на них каждому человеку отмеряется его доля радости и печали.
- А если этих отмеренных на точных весах радостей у кого-то вовсе нет и вся жизнь состоит из одних печалей? - упрямо спросила Рейчел.
- В таком случае, моя дорогая, словно успокаивая ее, произнесла Джекки, - этих радостей было с избытком у его предков или будет у потомков. Впрочем, давайте пошлем этой женщине и ее сироткам сладкого пирога. Я думаю, им будет приятно.