— А не из мастерской?
— Я же говорю: Толик. Да к чему вам? Его же один псих… Топором.
— А Чалкин Владимир Семёнович в Израиль не уехал? Знаете такого?
— Какой же это приятель? Я машинку ему чиню.
— Частную лавочку устраиваете?
— Его машинка, мои руки — чего такого? А вы слесаря не зовёте, если кран испортился?
— Мы не зовём, а вызываем. О чём вы говорили с Чалкиным? Что у него в синей папке?
— Да зачем вам? У него много их… папок на столе. Синяя, чёрная, жёлтая…
— Горюнов! Делаем вам сорок первое серьёзное предупреждение!
— Нет, правда. Я же вас не спрашиваю, чего у вас на столе и о чём вы с кем говорите. С ним, например. — Гоша кивнул на неподвижную фигуру в кресле.
— Вы сбрендили, Горюнов?
— А чего? Разве спрашиваю?
— Отвечайте на вопрос! Или мы вас задержим.
— Прямо тут? А чего я делать буду?
— Загорать… Ха-ха.
— Ну да, у вас солнца никогда не бывает. Северная сторона… А в Америке есть штат, Северная Дакота. Главный город знаете какой? Бисмарк… Я географию здорово люблю.
— Отставить географию! Вы знали, что Чалкин постоянно читает журнал «Юный мастурбист» и к тому же сам пишет? Отвечайте!
— А про что пишет?
— Про то, как у нас якобы всё плохо, а у них якобы всё хорошо.
— Вот давно хотел спросить… Почему…
— Нашёл время и место!
— Нет, правда. Почему у нас нельзя про плохое писать? Или говорить? Только про хорошее. Ведь если…
— Кончайте с вопросами, Горюнов! Переходим к водным процедурам.
— Я умывался сегодня. И зубы чистил.
— Тогда ответьте прямо: делился с вами Чалкин своими взглядами?.. Что значит, какими? Вредными! Ругал он качество машинок, лифтов, лифчиков, скрепок, яиц, трусов, часов, поясов?
— Про скрепки не помню, а про ботинки говорил, про зимние: никак хорошие достать не может.
— А предлагал он вам почитать свои так называемые произведения, напечатанные на машинке «Дипломат», иначе говоря, на той же «Олимпии»?.. А знаете вы, что в одном из его рассказов секретарь райкома превращается в кота? Первый секретарь, не второй!.. Да или нет?.. А известно вам, что он установил у нас в стране новый праздник: ДОУ — День открытых убийств? В который можно всех, кого хочешь… От живота веером… Пу-пу-пу!.. А? Это куда же дальше? Дальше куда?.. Я вас спрашиваю!
— Не знаю. Откуда мне знать про веер? Я и не видел его никогда.
— Тогда отвечайте честно: как дышит Чалкин? Как советский человек: сначала вдох, потом выдох?.. Или наоборот?
— Не знаю… Не буду ничего говорить! Согласно Великой Хартии Вольности, подписанной в 1215 году королём Джоном Безземельным…
— Не увиливайте, Горюнов! Иначе вас упекут по статье УПК!
— Отстаньте вы! Мне ещё две «Эрики» сегодня ремонтировать. И голодный я…
— Что это значит, Георгий? — крикнул голос в пенсне. — Куда вы?.. Горюнов! Стойте!..
Но Гоша уже не слышал его. Он вылетел в окно и опустился на тротуар перед подъездом № 7. Здесь его ждал самый лучший друг детсадовских времён Витя Черняк с паровозиком в руке. А лицо у Вити было совсем как у Толика — даже след от топора остался. Они постояли немного и пошли к метро. Был конец рабочего дня, все спешили и не заметили, откуда вылетел Гоша.
У входа в метро стояла блондинка Галя.
— Знаешь чего? — сказала она Гоше. — Я решила: поеду с тобой. В Северную Дакоту. И Витю Черняка с собой возьмём. И Толика… Если он оживёт.
— И Гришку Левина, — сказал Гоша. — И Диму. Который в Древнюю Грецию недавно ездил… Пусть прокатятся…
И тут вошла сестра и сделала ему третий укол.
(К сожалению, ни я, ни мой alter ego Глеб не смогли в своё время воспользоваться примером Гоши-Кандида: я ещё не знал о его существовании, а у Глеба тогда не было крыльев.)
4
…Следователь Кондовый говорил, держа в руке паспорт Глеба:
— …Через десять минут вы уйдёте, я подпишу пропуск. Но сначала вы должны написать…
— Что написать? — с испугом спросил Глеб.
— То, что сами говорили, — жёстко сказал следователь. И добавил уже мягче: — Не беспокойтесь, я помогу вам… Пожалуйста, вот ручка… Пишите! «В Комитет госбезопасности… Заявление… От гражданина такого-то…»
Ещё менее часа назад, отвечая на вопросы этого человека, Глеб считал самым главным для себя не признаваться, что знает про то, что Марк передавал свои рукописи за границу для опубликования. Таким образом Глеб рассчитывал подбросить следователю мысль, что, если они туда всё же попали… Что ж, мало ли кто мог послать… без всякого участия и разрешения автора. Однако теперь, когда стало понятно, что им всё уже известно — и каким образом произведения Марка очутились за границей (а каким, в самом деле?) и кто их напечатал, упирать на свои неосведомлённость нелепо и не приносит никакой пользы Марку. Но тогда о чём писать в этом проклятом «заявлении»?