— Он у меня не списывал! — крикнул Гриша. — Я сам…
— В общем, вы сами как-нибудь разберитесь, — сказал учитель. — А отметки пока останутся прежние…
Шли дни. Луна по-прежнему нарождалась в начале месяца, к середине раздувалась в шар и потом постепенно опадала и уменьшалась, как будто из неё выпускали воздух. Ненавистный будильник по-прежнему отсчитывал минуты и часы и, когда добирался до семи утра, верещал отвратительным голосом. Гриша и Витя по-прежнему проводили много времени вместе, занимались в стрелковой секции и были частыми гостями в тире (он у них назывался «тир на весь мир»). И по-прежнему Гриша учился играть на скрипке. И страдал. А Витя не мог видеть его страданий.
— Ну, хочешь, опять сломаю? — говорил Витя. — Скажи!
— Новую купят, — отвечал Гриша.
— Тогда потеряй! Хочешь!
— Всё равно купят.
— Ну, тогда… хочешь, я тебе руку вывихну? Скажи!
— Ещё чего! Придумал…
— Или палец! Хочешь?
— Себе вывихни.
— Да понарошку! А я буду свидетелем!
Но Гриша не шёл на такие решительные меры. Он действовал по методу «не мытьём, так катаньем» — просто плохо занимался, иногда прогуливал…
В обычной школе дела у него шли немного лучше, но особенно хорошо было по-прежнему со стрельбой. Он уже сдал норму на второй разряд, выиграл первенство школы и готовился к районным соревнованиям.
А Витя? Витя отставал от него в стрельбе всё больше и немного обижался. Всё чаще называл он Гришу «чемпионом», а значит, даже злился.
И вот как-то сбылось Гришино желание: он упал с Витиного велосипеда и повредил руку. Собственно, сильнее он повредил ногу — на ней был синяк, огромный, как Каспийское море в школьном атласе, — но руку тоже ушиб.
— Перевяжем руку, — сказал Витя. — А ногу оставим, пускай все глядят. Ты говори, что рука ещё хуже, поэтому перевязал.
Гришина мама всё равно велела развязать, чтобы посмотреть, но Гриша сказал, что, хотя ничего не видно, зато болит так, что смычок, то есть ручку, ни за что не удержать. Наверно, у него перелом. Или вывих… то есть растяжение.
Мама долго растирала ему руку, потом сделала компресс, а через три дня всё-таки пошли с ним к врачу, потому что нога зажила, а рука — ну, никак. Врач сделал рентген, выписал мазь и сказал: пусть Гриша ходит через день на кварц и на массаж. Хуже не будет.
Гриша с удовольствием его послушался. К врачу ходить — не на скрипке играть.
Руке и правда хуже не было. Даже лучше нажимала на спусковой крючок — потом, на районных соревнованиях, где Гриша занял первое место.
А Витя совсем обиделся. Как будто Гриша виноват… Как будто он нарочно хорошо стреляет…
Однажды, когда возвращались с тренировочной стрельбы, Витя вдруг сказал:
— Как по-твоему — списывать ведь нехорошо? Только без смеха.
«Без смеха», да ещё с налёта, ответить было нелегко. Но в это время они стали переходить улицу, а на другой стороне Гриша всё-таки ответил:
— Смотря как. Если всё списывать подряд, конечно, нехорошо. А если всё равно знаешь, а только так, для точности — дело другое.
Витя помолчал и потом проговорил:
— Значит, если… ну… ответ почти сходится… Разница там на десять или пятнадцать… Тогда ничего?
— Что «ничего»? — спросил Гриша. — И что «десять» или «пятнадцать»?
— Ничего, если другой подскажет?.. Поможет?.. А?
— Ничего, — сказал Гриша и с удивлением поглядел на Витю: чего он, вроде даже заикаться стал?
— Мне в пятницу на разряд стрелять, — сказал Витя. — Придёшь мишени менять?
— Ясно, — сказал Гриша.
И тут Витя сказал быстро, как будто хотел поскорей отделаться от своих слов:
— Ты, когда в блиндаже будешь, возьми мишени две-три с десятками и девятками, а потом сунешь вместо самых плохих. Я ведь могу хорошо стрелять, только вот разволнуюсь и срываю… Сделаешь?
— Ой, что ты! — сказал Гриша. — Как же?..
— «Как же! Как же!» Сам говорил, если всё равно человек знает, то подсказать можно… А ведь это что? Самая обыкновенная подсказка. Только не в тетрадке, а на мишени. Ну?
— Не знаю, — сказал Гриша.
— Чего тут знать? Если хороший товарищ, то сделаешь. А если трус…
— При чем здесь «трус»? — сказал Гриша.
— При том! Какая разница — в классе или в тире? Задачка или мишень? Скажи?
Сказать Гриша не мог…
В пятницу он сидел в блиндаже, слушал команды по полевому телефону, менял мишени и часто прикладывал руку к животу. Но живот у него не болел. Просто под куртку, под ремень брюк, он запихнул картонную папку. А в папке лежало три мишени, и пробиты в них были только девятки и десятки.