— Перестаньте! — закричал Костя. — Люди идут. Толик, скажи ему…
Люся уже была на ногах. Она толкнула Толю, который стоял ближе всех, а тот схватил её руку и вывернул.
— Держи её, — сказал парень, — сейчас мы из него натурального кавалера сделаем. Как во Франции.
— Не надо, как во Франции! — в ужасе закричал Костя. — Зачем?
Серёжа кинулся на Толю, но его оттолкнул Борис, который потом помог парню заломить Серёже руки назад, после чего просунул под них свои и начал давить Серёже на шею. Приём этот называется «двойной нельсон».
— Подведи поближе девчонку! — крикнул парень Толе. — Пускай поцелуются. А то не пробовали, небось… Только в кино видели.
— Закон, — сказал Борис, помогая теперь уже Толе удерживать Люсю.
Парень стал нагибать Серёжину шею, подталкивая его вперёд, и тому деваться было некуда: с «нельсоном», да ещё двойным, шутки плохи. Голова его наклонялась всё ниже… Вот лицо коснулось Люсиного… Вот губы уперлись в её щёку.
— Готов! — крикнул парень. Так кричали тогда в метро при отправке поезда. — Как голубочки! Спасибо хоть скажите! Понравилось?.. Пошли, ребята!
Он оттолкнул Серёжу, и тот упал бы, если бы Люся не удержала его. И потом сразу отпустила и отвернулась.
Но Костя этого уже не увидел, потому что ещё раньше стало ему просто невмоготу глядеть! Он проклинал и этих ребят, и свою беспомощность, чтобы не сказать «трусость», и взрослых, которые, когда не нужно, тут как тут, а когда надо — днём с огнём не найдёшь!..
Он думал, перебирал в голове все варианты и не мог понять, КАК… Как он должен был поступить — только что, когда всё это происходило? Броситься на помощь? Но ведь всё равно они в два, если не в три раза сильнее. Бежать за помощью? Но куда? К кому? Да и стыдно жаловаться — он уже не маленький… В общем, выхода не было, и ему, когда он уже подбегал (или подходил) к своему дому, сделалось так противно, так неприятно, что прямо плакать захотелось. Этого только не хватало!..
В себя он пришёл только в своей комнате, когда ощутил, что вокруг знакомые, не враждебные ему вещи: платяной шкаф с трещинкой в боку, полка с книгами, чёрная фигурка Дон Кихота с обломанным мечом на письменном столе, выцветший глобус.
И тогда всё, что случилось, показалось совершенным пустяком: «выведенного» яйца не стоит, как говорит их соседка. Ну, подумаешь, в конце концов, мало они ссорятся или дерутся между собой? Чего такого? И сегодня тоже… Только сегодня к ним верзилы эти прицепились, с которыми и не справиться. Даже целоваться зачем-то заставляли… А что, интересно, сами-то они, Серёжка с Люсей, целовались когда-нибудь по-настоящему?.. Ну, ударили они Серёжу, толкали его, но и ему, Косте, тоже ведь досталось… Вот сюда стукнули… До сих пор больно… А что он мог сделать? Что?.. Ведь против лома нет приёма — правильно говорится…
Костя немного успокоился, стал думать о другом, о третьем, но потом в голове снова замелькали те же мысли, они скакали, прыгали, только ни до чего не допрыгались, и Костя пошёл спать.
Наутро чуть не опоздал в школу, поэтому не успел до уроков поделиться впечатлениями ни с Серёжкой, ни с Люсей. И на уроке не смог: оказалось, Серёжа положил свой портфель на заднюю парту, на место Фокина, и пересел туда. А Фокин уже три дня болеет… Ну, и как хочешь, — подумал Костя про Серёжу, — просить не буду, сам еще подойдёшь… Но было ему, на самом деле, так тошно, что хоть из класса беги, и весь урок он ни на кого не глядел, учителя не слушал и только чертил на бумаге какие-то рожи и представлял, как Серёжка подходит к нему и мямлит, что был неправ: Костя ведь, и по правде, ничем помочь не мог и тоже пострадал… Разве нет? Его стукнули — вот сюда… у него до сих пор болит…
На первой же перемене Костя подошел к Люсе, чтобы поговорить о вчерашнем. Но вместо этого спросил, вышел ли у неё сто тридцать пятый пример по алгебре.
— Я и не знала, — сказала ему Люся, — что ты выделяешь адреналин, не только если собак видишь.
И отошла. И показалась вдруг Косте такой чужой и взрослой, что он даже не крикнул вдогонку: «Ну и не надо! Ну и плевал я!..» Или что-нибудь в этом роде.
А Серёжа… тот вообще не хотел его замечать, и Костя не стал к нему подходить. Впрочем, Серёжа и с Люсей не разговаривал.
В начале последнего урока Верёвкина передала Серёже записку. Он развернул и потом весь урок читал. В записке было вот что: «Срж! Т см лчш, см слн, см хрбр. Лбл тб чн. Лс».
Серёжа мог бы читать до конца четверти и, всё равно, до конца бы не понял. Но он поступил умнее: на переменке подошел к Люсе и честно сказал, что не совсем все слова разобрал. И Люся произнесла на память, как стихи: