— Собака? Какая собака?
— Обыкновенная. Ну, дома, в гражданке.
— Была… — растерялся Павлик и сразу вспомнил Тузика с его вечно мокрым носом и знобливыми кривыми ножками. — Но мы его отдали! Он, понимаете, все время рвал обувь, особенно кожаную. И мы его сменяли на пару волнистых попугаев.
— Так. Хорошо, — майор пыхнул дымом, густым и едким, как из котла, в котором варят асфальт. — Очень хорошо. Мне доложили, что вы как раз любите собак. Это достоверно?
— Вообще-то да… — неуверенно сказал Павлик.
При чем тут собаки? Ни про какую любовь он никому никогда не говорил. Доложили… Кто?
И вдруг Павлик все понял: ну, конечно, нажаловался Гулуашвили! Павлик два раза носил в вольер кашу сторожевым собакам, а Гулуашвили, собаковод, его засек.
— Так они же были голодные, товарищ майор! Они же выли. Мне их стало жалко…
— Вот это качество нам и необходимо! — сказал майор. — Ведь никто не догадался накормить голодных собак, кроме вас. Хотя видели все. Именно поэтому мы и решили оказать вам доверие.
— Доверие?..
— Одну минуту. — Майор поднялся, приоткрыл дверь и крикнул: — Дежурный! Гулуашвили ко мне!
Командир вышагивал от окна к порогу и пыхтел трубкой, как паровоз на крутом подъеме. Синий дым вымпелом стлался над его шевелюрой.
— Этот Гулуашвили — разгильдяй чистейшей воды! Он что сделал? Он буквально разложил служебное собаководство. Пальма, прекрасная в прошлом овчарка, превратилась в грязного заморенного шакала, Форменный скелет. А Дик подох. Нет больше Дика…
— Товарищ майор…
— Да, да, я вас понимаю, товарищ Рыбин! Понимаю ваше возмущение, потому что я тоже люблю собак. Уверен, вы будете прекрасным собаководом. Инструктор служебного собаководства! Звучит, не правда ли?
Майор выколотил трубку в поршень-пепельницу. На дне ее, наверное, была вода, и куски горелого табака шипели, как спекшийся уголь.
Ну зачем он так? Мог бы сказать прямо, по-мужски, по-командирски: назначаем вас собаководом. Отдаем приказом. И баста, весь разговор. Так нет же…
Что же он домой-то напишет теперь? Ракетчик-собачник… Марфин наверняка заржет, как лошадь Пржевальского. А если рубануть прямо: не буду — и все. Или: пошли вы ко всем чертям со своими собаками. На губу? Ну и пускай! Лучше пять суток «неба в клетку», чем полтора года с этими рычащими мордами, пятьсот дней в ожидании, когда же тебя тяпнет одна из твоих обожаемых «сторожевых единиц». В конце концов он же никогда, никогда не любил собак! Ему и в голову это не приходило.
— Я не смогу, товарищ майор. И вообще…
— Ну-ну, — сказал майор, — пустяки, научитесь.
— Не научусь.
— Научитесь. Я помогу. А уж если я берусь кому-нибудь помочь, то это верное дело. Железное.
Появился Гулуашвили. Яростно, как на плацу, стуча подошвами, подошел к столу, доложил и стал рассматривать Павлика с высоты своего двухметрового роста.
— Акты при вас? — спросил командир.
— Не понимаю, — прогудел Гулуашвили и опять уставился на Рыбина. — А ты чего тут торчишь?
— Я говорю: акты вы перепечатали? Ну, эти бумажки?
— Машинистка нехорошо выражается, Гулуашвили называет бес. По-русски значит сатана.
— Но у тебя такое имя, — улыбнулся майор.
— Какое такое имя? — рассердился солдат. — Совсем не такое имя. По-настоящему Бесо. Весь личный состав меня правильно называет.
Гулуашвили повернулся к Рыбину, выбросил длинную руку, словно собираясь придавить его коричневым указательным пальцем: вот человек подтвердит.
— Так точно, — сказал Павлик. — Называем Бесо.
— Ладно, ладно, — сказал майор. — Давай акты.
Перечитав бумажки, командир снова набил трубку, раскурил ее и принялся расхаживать по кабинету. Внезапно решительно шагнул к столу и поставил на бумажке витиеватую роспись. Передал авторучку Гулуашвили, и тот, согнувшись в три погибели, расписался еще более длинно.
— Ну вот, — сказал майор. — А теперь вы, товарищ Рыбин, ставьте свою подпись. Так сказать, автограф.
Павлик поискал глазами ближайший стул: у него подкашивались ноги.
Гулуашвили вытаращил глаза и, свесив птичью голову, удивленно цокнул языком:
— Вах, вах! Скажи, пожалуйста!
Однако майор никак на это не реагировал. Разогнал рукой фиолетовый дым, произнес равнодушно:
— Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Это приказ.
И сунул авторучку Павлику.
Машинописные строчки мельтешили в глазах, сливались в сплошные рябые ленточки.
— А что это такое?
— Акт, — сказал майор. — О приеме и сдаче хозяйства и инвентаря отделения служебного собаководства. Он сдает, а вы принимаете. Ну, подписывайте.