Он достал блокнот, написал в нем свою фамилию, номер воинской части и вырвал листок.
— Если понадобится моя помощь, найдите меня. И вообще… напишите. Буду рад.
— Спасибо. — Надежда Максимовна спрятала адрес в сумочку. — Вы ведь недалеко служите?
— Как вам сказать… Не столько далеко, как высоко. Под облаками. Ну, словом, в горах. — Просеков помедлил, потом шагнул и с неожиданной смелостью взял ее руки в свои. — А то приезжайте к нам, Надя! Неподалеку от нас аул Ахалык. Горное гнездо. Там есть средняя школа, которой нужны преподаватели русского языка. Очень нужны.
Она взглянула на него скорее испуганно, чем удивленно, и хотела что-то сказать, но промолчала. Опустив голову, зябко поежилась.
— В самом деле, приезжайте!
— Это ведь не так просто… — она улыбнулась незнакомой ему улыбкой: грустной, виноватой и отчужденной. — Не так просто, Андрей Федорович. И кроме того, если бы это зависело только от меня…
— Да, конечно… — дрогнувшим, чуть хриплым голосом произнес Просеков, только теперь поняв, что, пожалуй, не нужно было это предлагать. — Извините, Надя… Надежда Максимовна. Я, пожалуй, пойду. Может быть, мы еще встретимся.
— Может быть, — она чуть-чуть, на мгновение задержала его ладонь. — До свиданья.
Ночевал Просеков в ротной канцелярии у своего друга капитана Фурцева и проспал, наверное, всего два-три часа. Сначала долго курил, ворочаясь на жестком ложе из стульев, а в шесть утра уже проснулся, услыхав привычную команду: «Подъем!»
Многое из вчерашнего, ночного казалось забавным. Вспомнились усатый шофер, обгладывавший шашлычный шампур, сварливая администраторша с привязанной на пояснице резиновой грелкой. Вспомнил, как, добираясь в часть, сам трясся в попутной полуторке, как чихал и плевался среди вихря хлопковой ваты, оставшейся в кузове.
Надо было проветрить комнату — Володя Фурцев сам не курил и не выносил табачного дыма. Просеков распахнул окно, но тут же пожалел об этом: кто-то из солдат-уборщиков нещадно пылил, подметая дорожку. Солдат был небольшого роста, жилистый и бледнокожий; новобранец, судя по белобрысому ежику на голове. Подметал он старательно, но неумело и как-то странно: пятясь задом.
— Кто же это научил вас так мести?
Солдат обернулся, живо поддернул брюки — он был по пояс голым.
— Никто. Но так лучше, товарищ старший лейтенант. Чтобы следов не оставалось.
— Понятно, — усмехнулся Просеков. — Значит, но методу бабы-яги, «заметая следы»?
— Так точно.
— Но и по этому методу надо бы сбрызнуть землю водой. Чтоб поменьше пыли. Понимаете?
— Так точно, понимаю. Вода будет. Рядовой Евлентьев, мой напарник, стоит в очереди у колонки. Как принесет, побрызгаем.
Солдат тронул ежик на голове, подумал и ловко, рывком прижал метелку к бедру.
— А я — рядовой Кузнецов.
— Очень приятно, — сказал Просеков, с интересом разглядывая новобранца. Принимая в подразделение молодых парней, он любил прикидывать их солдатское будущее. И как правило, редко ошибался. Кузнецов ему, в общем, понравился. Инициативен, в меру серьезен, держится с достоинством. Правда, жидковат, но для новобранца это естественно.
— Откуда прибыли?
— Вообще-то из Воронежа. А в частности, с гауптвахты.
— Не понял.
— Ну, в том смысле, что из Воронежа месяц назад, а вчера — с гарнизонной гауптвахты.
— Уже успели?
— Так точно, уже успел.
— М-да…
Просеков сразу потерял интерес к разговору. Кажется, это был один из тех редких случаев, когда он ошибался в своих предположениях, когда командирское чутье подводило его. Парень явно из дерзких, из тех, кто умеют тонко и ехидно доводить сержантов до белого каления, сами сохраняя при этом доброжелательную невозмутимость. Тут наверняка такая предыстория с гауптвахтой. Впрочем, все это не имело никакого значения. Рядовой Кузнецов — подчиненный не его, а командира местной роты капитана Фурцева, которому он, надо полагать, уже порядком потрепал нервы. А Просеков здесь вроде «транзитного пассажира» — переспал ночь перед тем, как, доложившись начальству, уехать на свою точку.
— Ладно, Кузнецов. Продолжайте работу. Вон идет ваш напарник.
Просеков брился, наблюдая, с какой дотошностью дежурный по роте наводил «марафет» в канцелярии, надраивал никелированный чернильный прибор, лазил на шкаф с мокрой тряпкой. Да, Володя Фурцев отличался неистребимой аккуратностью, и это, пожалуй, было главной его чертой. Еще в училище Фурцев, единственный в учебном отделении, на дню по два раза менял белоснежный подворотничок. Целлулоидных подворотничков, которые неделями не теряли свежести, он не терпел, носил только матерчатые.