— Как она красива и необычна, — с улыбкой воскликнула Домини. — Вы оба страшно добры!
На губах Литы играла застенчивая улыбка, но глаза серьезно и внимательно смотрели в молодое и очаровательное лицо Домини. В свете свечей черты ее казались такими нежными, а глаза, как темные синие сапфиры, были одного цвета с камнем обручального кольца, украшавшего ее левую руку. Крылья медовых волос нежно падали на белые обнаженные плечи.
— Пусть вам всегда сопутствует радость. И пусть Бог подарит вам chavo.
В комнате наступила напряженная тишина. Едва закрылась дверь за одетой в черное Литой, Домини не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на Поля. Выражение удовольствия мгновенно исчезло с ее лица, и в синих глазах мелькнула боль.
— Что значит chavo? — прошептала она.
— Младенец мужского пола, — тихо сообщил Поль.
В ее глазах отразился ужас, который она не успела скрыть, и шрам на его лице стал гораздо заметнее. Домини поторопилась склониться над кофейным подносом и налила приготовленный Литой ароматный и темный турецкий кофе в крохотные чашечки. Когда она передавала Полю чашку, лицо ее снова было спокойным и равнодушным.
Они выпили по несколько чашек кофе, потом Поль налил немного старого выдержанного бренди. Но Домини не притронулась к бокалу, оставив его на столике у кушетки, и принялась беспокойно бродить по комнате, рассматривая картины, поднимая и ставя на место безделушки. Наконец она остановилась у тяжелых шелковых штор, обрамляющих высокие двери, выходящие в сторону пляжа.
Все время ужина Домини ухитрялась соблюдать относительное спокойствие, теперь же оно испарилось, а вместе с ним и кратковременный интерес к острову Анделос, о котором рассказывал Поль. Непривычные черты лица даже очаровали ее, пока он описывал дикое неиспорченное очарование острова и говорил о своем доме, стоящем высоко над нетронутой полоской закрытого пляжа. Дом на орлином утесе — так называли его островитяне.
— Отпусти меня, Поль! — вдруг заговорила она голосом, исполненным муки. Если у тебя есть сердце, ты отпустишь. Ты ведь знаешь, что я не люблю тебя… — Тут у нее перехватило дыхание, так как Поль поднялся с места и направился к ней. Пальцы ее вцепились в шелк портьеры. Она видела сдержанную силу, тигриную грацию и самоуверенность, которая всегда сокрушала любой барьер, возникающий на пути к желаемому.
Домини стояла у портьеры, обрамленная шелком цвета слоновой кости, чуть отклонившись назад, как будто бросала вызов.
— И что я буду делать, как ты полагаешь, если отпущу тебя? Сожгу чеки и удовольствуюсь оставшимся пеплом? — спросил Поль.
— Что же, кроме горького вкуса пепла, может дать этот брак?
Ее глаза сухо блестели от отчаяния и казались огромными на побледневшем лице, она не отрываясь смотрела ему в лицо. Лицо Аполлона, смуглое и необычное, каждая черта будто отчеканена на несгибаемом железном характере.
— Если ты принудишь меня остаться, я возненавижу тебя, Поль, предупредила она.
— Ненависть и любовь — близкие родственники, моя маленькая сабинянка, говоря это, он тихо рассмеялся. — И то и другое чувство одинаково слепо.
— Между нами нет любви. — Глаза ее возмущенно вспыхнули от одной этой мысли. — И никогда не будет.
— Ну, ты говоришь о романтической любви. — Он подошел к ней еще на шаг. Его теплые ладони легли на ее щеки и остались так, хотя она напряглась. Он внимательно вглядывался в ее глаза. — О какой любви ты знаешь, кроме той, что описывают в романах? Какую другую любовь могли тебе предложить застенчивые молодые Галахады[1] с заплетающимися языками? Когда он говорил это, она почувствовала, как зачастил у нее пульс, и подумала о Берри. Берри разбудил сердце Домини и заставил задуматься о любви и ее тайнах.
— Никто еще никогда не говорил, что глаза у тебя сине-пурпурные, — почти невнятно проговорил Поль. — Они, как южные небеса в тот момент, когда все звезды еще прячутся. — Он наклонился и прижался губами к нежной коже в том месте, где шея переходила в плечо. — Ты должна понять, Домини, что когда я вступаю в сделку, то всегда выполняю обещанное и добиваюсь, чтобы и другая сторона выполняла свои обязательства.
— Но это не бизнес, — потрясенная, прошептала она. — Это наши жизни, наше счастье. Поль, неужели ты настолько циничен, что не веришь в счастье? И так неуязвим, что не чувствуешь боли?
— Мне не может причинить боль чужое мнение, — голос его слегка отвердел. Я грек, и для меня важно только собственное мнение о себе. Как бы то ни было, Домини, мы заключили сделку и сегодня утром скрепили ее в церкви. Ты моя жена, и я не намерен отпустить тебя.