Панька понял и кивнул головой в подтверждение этого.
- Не забывай, кто об тебе позаботился! Нас-то, то есть, не забывай! И мы тебя не забудем! - поучительно и многообещающе заявил Михайло и пристально уставился на Паньку, ожидая, как он на это отзовётся.
Панька вопросительно поднял на него глаза, как бы желая спросить зачем нужно не забывать? - и снова молча опустил их.
Михайло разочарованно вздохнул и ожесточённо стал дуть на блюдечко с горячим чаем.
Снова воцарилось молчание. Панька исподлобья поглядывал на супругов и ощущал себя в силе и вправе сделать им какую-нибудь неприятность. Сначала ему не удавалось придумать ничего эффектного, но потом он вспомнил.
- А где укладка, дяденька? - вдруг спросил он.
Супруги переглянулись.
- Укладка, брат, у меня. Об укладке ты и не думай, цела будет. Вырастешь большой, приди и скажи: "Дяденька, давай мне укладку мою!" Сейчас я тебе её - раз! "Получите, Павел Арефьич, вашу укладку в целости!" Н-да!.. А что в ней есть такое, - твои штаны, рубашки, - это ты... с собой возьмёшь, пожалуй. - И, закончив реплику, Михайло тяжело вздохнул и изобразил на своём бритом лице огорчение и обиду.
Марья помалкивала, пытливо озирая Паньку.
- Ну, а деньги в ней были... их куда? - медленно выговаривая слова, протянул Панька.
- Де-еньги?!. - вопросительно воскликнул Михайло и с большим удивлением в голосе и на лице обратился к Марье: - Жена! деньги там были? В укладке деньги были? а? Не видал я, брат, денег в укладке этой самой!.. Не скажу я, что видел в ней деньги, - убей меня бог!..
- Ну что ты божишься, дурак? Кто тебе не верит, что ли?! У, сморчок старый!.. Не видал, ну и не видал! Божится!..
- Я ведь это так... просто призвал имя божие... и всё! Разве это грех? Сказано ведь "не призывай всуе", - а я не всуе, а к слову...
Панька поглядывал на супругов и видел, что Михайло смущён его вопросом и теперь ещё не может оправиться от смущения, а Марья - нимало. Это его прямо уж разозлило, и он пошёл дальше:
- Денег там было семнадцать рублей, да ещё за тобой - тридцать пять рублей. Вот что! Это мне тятя Арефа сказал. Недавно сказал.
Тут, к великому удивлению Паньки, не ожидавшего ничего подобного, оба супруга залились весёлым смехом. Марья закинула голову назад и, выгнув вперёд грудь, вся вздрагивала, смеясь густыми, мужскими звуками, а Михайло дребезжал захлёбывающимся тонким тенорком.
Панька, недоумевая, смотрел на них и тоже недоверчиво улыбался, как бы не решаясь - смеяться ему с ними или нет.
- Чу-удак, право, этот Арефа!.. тридцать пять рублей! а?!. Загнул цифру!.. - сквозь смех проговорил Михайло.
- Ах ты, дитятко!.. Он, Арефий-то, тебе сказал, а ты и поверил? правда, мол, это! Ды-ть он сумасшедший!.. ведь он спятил с ума-то, глупыш ты!.. - с ироническим сожалением к Паньке проговорила Марья, справившись с припадком смеха.
Панька знал теперь суть этого смеха, вздохнул, побледнел и, весь трясясь от злобы, кинул им в лицо сильно и громко:
- Врёте вы! Оба врёте! Вы думаете, не слыхал я, что вы давеча на постели-то говорили?! Ан и слышал я всё! Эх вы!.. воры! оба вы воры! вот что!.. Воры вы!.. - и в подтверждение своих слов Панька толкнул ногой стол.
Михайло был поражён. Он испуганно вытаращил глаза на Марью и, упёршись руками в стол, замер в этой позе. Но Марья была женщина не промах и ещё раз подтвердила это на деле.
- Вот те и раз! - испуганно крикнула она, вскакивая со скамьи, когда Панька кончил кричать и, бледный от волнения, сел на своё место, зло сверкая глазами. - Ах ты, господи боже!.. Ах!.. Михайло, дурак, беги за доктором! беги скорей!.. ведь мальчишка-то тоже с ума сошёл! Видишь, видишь, как зенки-то сверкают!.. Ах ты, царь небесный! Ну, пришла беда отворяй ворота! Уж именно наказание!.. Бедняга сердечная, не перенёс Арефьеву-то долю!.. Спятил... помешался!..
Панька, несмотря на своё волнение, понял, что его посадили в лужу. Понял и вдруг залился слезами - горькими, злыми слезами, от сознания своего бессилия в деле борьбы с жизнью и людьми, первыми слезами в первый день своего одиночества.
Настращав его, они, конечно, не звали никакого доктора и всё время до той поры, пока он не уснул, внимательно и заботливо ухаживали за ним. Они уложили его спать в том углу лавки, где он провёл большую часть этого дня, и он, засыпая, слышал густой шёпот Марьи:
- А мальчишка не промах. Зубастый. Это хорошо, что зубастый, значит, сумеет, прогрызётся к своему месту сквозь людей-то...
Во сне Панька видел много весёлых чудовищ. Безобразные громадные и мерзкие маленькие, они кружились около него и смеялись, щёлкая зубами. От их смеха всё кругом тряслось, трясся и сам Панька, и вместо неба над ним была большая, чёрная дыра, откуда они падали массами и поодиночке. Это было очень страшно, но и весело...
Поутру его разбудили, напоили чаем и повели в мастерскую сапожника. Панька шёл равнодушно, но не чувствовал впереди себя ничего хорошего, в чём, конечно, и не ошибся.
Вот его привели в низенькую, мрачную комнату, где в клубах табачного дыма четыре человеческие фигуры пели песни и стучали молотками. Марья говорила, держа Паньку за плечо, с каким-то толстым и низеньким человеком, который качался и бормотал:
- У меня... ррай! Не житьё, а ррай! И коррм... тоже ррайский! и всё к-как в рраю... Пр-рощай!
Марья ушла. Панька сел на пол и стал снимать с ноги сапог, в который что-то попало и кололо ногу. Пока он снимал, в спину ему что-то больно ударилось. Он оглянулся и увидал сзади себя на полу старый сапожный каблук, а в дверях чумазого мальчишку одних с ним лет, который показывал ему язык и внятно шептал:
- Ряба форма, шитый нос, чтобы чёрт тебя унёс!
Панька отвернулся и, вздохнув, снова надел сапог.
- Поди-ка ты, друг, сюда! - крикнул ему один из людей, сидевший на низенькой кадке.