- Мне этих паршивых денег не жаль, Дмитрий Григорьевич, мне жаль другого вы мелко играли, вы нервничали, вон даже на мизинце до крови кожу обгрызли... А ведь казино - шуточный риск в сравнении с нашим делом... Вы нравитесь мне, в вас есть задор и ум, но, прошу вас, подумайте еще, время п о к а есть, в какой мере вы готовы к делу? После того как вы скажете "да" и узнаете объект, против которого надо будет работать, отказ выполнить приказ, уклонение от д е л а означает для вас смерть. Только поэтому я и повторяю вам: думайте, у вас еще есть время. Не скажу, чтоб много, но - есть.
"А ведь я так и пропасть могу, - подумал вдруг Богров. - Не заиграться бы... А что вообще-то значит заиграться? Этот итальянец, который сегодня снял банк казино, играл ведь, но не заигрался? Почему? Фатум? Или был в сговоре с первым крупье, которого потом заменили? Какой смысл тогда было оставлять деньги на четверке в третий раз? Просто он знал, что будет выигрыш, он был н а д игрою, над нами, мелочевками, он делал главное дело жизни, его ж теперь все узнают".
- Теперь, - усмехнулся Щеколдин, - этого синьора Энрике Грасиани вся Европа узнает, завтра же в газетах раструбят.
Богров вздрогнул даже, - так Щеколдин угадал его мысль.
- Да, память многого стоит.
- Она стоит всего, - подтвердил Щеколдин, - ибо одна лишь дает истинное бессмертие.
- Я думал об том же, - невольно для себя признался Богров.
- Я почувствовал. Вы правы, человек, который сможет казнить Столыпина, станет главным человеком мира в двадцатом веке, это уж точно.
- Как мне найти вас завтра, Николай Яковлевич?
- Никогда не задавайте такого вопроса впредь, - жестко отрезал Щеколдин. Никогда и никому.
Официант поставил на стол бутылку водки, недоуменно поглядев на странного человека, заказавшего столь огромное количество русского напитка, пожелал хорошего вечера и поинтересовался, что будут заказывать себе гости на ужин.
- Спагетти, - ответил Щеколдин; Кулябко проинструктировал его: максимум скромности в тратах на себя, щедрость по отношению к Богрову. - Мне спагетти, а моему другу дайте самое вкусное из того, что у вас есть.
- Мы можем предложить великолепную мерлусу с лимоном, это наше фирменное.
- Хотите мерлусу с лимоном, Дима? - спросил Щеколдин, точно определив время, когда можно было переходить на дружество, отбрасывая отчество.
- О, спасибо, но это здесь ужасно дорого, я с удовольствием съем, как и вы, спагетти.
Тем не менее Щеколдин попросил принести мерлусу, разлил водку, чокнулся с Богровым и сказал:
- Дима, пока еще о вашем предложении знаю один лишь я, но не знают ни Виктор, ни Абрам... Лучше откажитесь, вы еще слишком молоды, мне, говоря честно, жаль вас...
Виктором был Чернов, вождь партии социалистов-революционеров, Абрамом был Гоц, брат погибшего Михаила, подвижник террора.
Кулябко инструктировал: "Главный козырь, - имена вождей - выбрасывайте в конце, когда Богров устанет, это будет для вас лучшая проверка; по тому, как он среагирует, вы поймете все про его затаенные мысли".
И снова Кулябко оказался прав, потому что Богров спросил:
- Я увижу их перед началом д е л а?
- Вы увидите их потом, Дима, когда сможете убежать сюда... После акта... Я спрашивал вас, готовы ли вы на смерть во имя нашего дела... Человек, который совершит р а б о т у, обязан остаться живым, и вы это прекрасно понимаете... Каждому движению нужно живое знамя... Скажите, Дима, вам хочется славы? Погодите, не торопитесь отвечать мне, я очень боюсь услыхать ложь, я боюсь ощутить неискренность... Скажите мне, обдумавши вопрос, ответьте честно, испепеляюще честно, как и надлежит говорить революционеру-террористу...
Богров кашлянул, чувствуя в себе остро вспыхнувший страх. "Меня затягивает, - понял он, - этот человек может погрузить в такую пучину, откуда уж выхода не будет; такой убьет, узнай про меня правду, у него порою глаза останавливаются, как у маньяка".
Но помимо его воли, словно бы кто-то другой, очень маленький и слабый, неуверенный в себе, быстрый, как зверек, алчущий ласки человека, у которого большая и сильная рука, ответил:
- Я не стану лгать, Николай Яковлевич, я испытываю ужас перед разверзшимся молчанием могилы, перед вечной недвижностью, перед крышкой гроба и гвоздями, которые проржавеют, покроются черной теплой плесенью... Да, я боюсь этого, а потому уповаю на память, которая вечна... На память поколений по тем, кто отдает себя на алтарь революции... На ее кровавый, ужасный алтарь... Но я не могу и не хочу быть слепою пешкой в руках неведомых мне мастеров борьбы, против этого восстает мое существо; я готов на все, но в союзе равных.
- Сколько времени вы еще думаете пробыть в Ницце?
- Я изнываю здесь от тоски и одиночества.
- Научитесь отвечать на вопрос однозначно, Дима. Итак, сколько времени вы можете прожить здесь?
- Сколько потребно делу.
- Хорошо, этот ответ меня устраивает.
Щеколдин снова разлил по рюмкам, выпил не чокаясь; потер лицо, улыбнулся своей внезапной, располагающей улыбкой:
- Мне пора. Пейте, Дима. Пейте. Вы весь издерганный, выпить как следует единственный способ прийти в себя...
...Наутро Богров отправил телеграмму в Петербург, Коттену, попросил срочно выслать сто пятьдесят рублей золотом, о проигрыше в казино не писал, но объяснил срочную потребность в средствах д е л о м.
В тот же день фон Коттен поручил деньги ему отправить.
Он, однако, их не востребовал, через два месяца они вернулись в петербургскую охранку. "Только по Бисмарку: "Долго запрягать, но зато ехать быстро!"
На рауте у британского посла Курлов, как всегда, шумно и весело выпил, облобызался с греческим генеральным консулом (не иначе как беглый армян, слишком уж горазд по-русски), легко и достойно прокомплиментировал жене бельгийского посланника (действительно душка, и глазенки умные), обсудил с болгарским чрезвычайным министром ситуацию в Черногории и Босне, а затем, когда гости постепенно разбились на группы по и н т е р е с а м, присоединился к Триполитову и Дмитрию Георгиевичу Беляеву, тузам питерской и московской биржи; Триполитов, однако, торопился на день ангела к дочери, пригласил Курлова на свой островок в заливе, посулив рыбалку, посетовал на то, что министерство внутренних дел до сих пор тянет с ответом на поправки к проекту по страховому вопросу, а рабочие из предпринимателей жилы тянут; с тем и откланялся.