Сократ. А это такой человек, который выслушивает внушения, терпит брань и несёт наказание.
Пол. Да.
Сократ. И стало быть, хуже всех живёт тот, кто остаётся несправедливым и не избавляется [от этого зла].
Пол. Видимо, так.
Сократ. А это как раз тот человек, что творит величайшие преступления и величайшую несправедливость и, однако ж, успешно избегает и внушений, и возмездия, и заслуженной кары, как, по твоим словам, удаётся Архелаю, да и остальным тиранам тоже, и ораторам, и властителям. Так?
Пол. Похоже, что да.
Сократ. Но они, мой милейший, достигают примерно того же, чего достиг бы больной, если он одержим самыми злыми болезнями, но ответа за свои телесные изъяны перед врачами не держит — не лечится, страшась, словно малый ребёнок, боли, которую причиняют огонь и нож. Или ты думаешь по–другому?
Пол. Нет, я тоже так думаю.
Сократ. Он, видимо, просто не знает, что такое здоровье и крепость тела. Но если не забывать, в чём мы с тобою нынче пришли к согласию, Пол, тогда, пожалуй, и с теми, кто уклоняется от наказания, дело обстоит примерно так же: боль, причиняемую наказанием, они видят, а к пользе слепы и даже не догадываются, насколько более жалкая доля — постоянная связь с недужной душою, испорченной, несправедливой, нечестивой, чем с недужным телом, а потому и делают всё, чтобы не держать ответа и не избавляться от самого страшного из зол: копят богатства, приобретают друзей, учатся говорить как можно убедительнее. И если то, в чём мы с тобою согласились, верно, Пол, ты понимаешь, что следует из нашего рассуждения? Или лучше сделаем вывод вместе?
Пол. Что ж, раз ты уже всё равно так решил.
Сократ. Можно ли сделать вывод, что самое страшное зло — это быть несправедливым и поступать несправедливо?
Пол. По–видимому, да.
Сократ. Избавление же от этого зла, как выяснилось, состоит в том, чтобы понести наказание?
Пол. Пожалуй.
Сократ. А безнаказанность укореняет зло?
Пол. Да.
Сократ. Значит, поступать несправедливо — второе по размеру зло, а совершить несправедливость и остаться безнаказанным — из всех зол самое великое и самое первое.
Пол. Похоже, что так.
Сократ. На чем же, друг мой, мы с тобою разошлись? Ты утверждал, что Архелай счастлив, хотя и совершает величайшие несправедливости, оставаясь при этом совершенно безнаказанным, я же говорил, что, наоборот, будь то Архелай или любой другой из людей, если он совершит несправедливость, а наказания не понесёт, он самый несчастный человек на свете и что во всех случаях, кто чинит несправедливость, несчастнее того, кто её терпит, и кто остаётся безнаказанным — несчастнее несущего своё наказание. Так я говорил?
Пол. Да.
Сократ. И теперь уж доказано, что говорил правильно?
Пол. По–видимому.
Сократ. Вот и хорошо. Но раз это правильно, Пол, есть ли тогда большая польза от красноречия? Судя по тому, на чём мы нынче согласились, нужно, чтобы каждый всего больше остерегался, как бы самому не совершить какую–нибудь несправедливость, зная, что это причинит ему достаточно много зла. Не так ли?
Пол. Да, так.
Сократ. А если всё же совершит — он ли сам или кто–нибудь из тех, кто ему дорог, — нужно по доброй воле идти скорее туда, где нас ждёт наказание, — к судье, всё равно как к врачу, нужно спешить, чтобы болезнь несправедливости, застарев, не растлила душу окончательно и безнадёжно. Можем ли мы решить по–иному, Пол, если прежние наши слова сохраняют силу? Не единственный ли этот вывод, который будет звучать с ними в лад?
Пол. Так как же мы решим, Сократ?
Сократ. Стало быть, для того, чтобы оправдывать собственную несправедливость или несправедливость родителей, друзей, детей, отечества, красноречие нам совершенно ни к чему, Пол. Вот разве что кто–нибудь обратится к нему с противоположными намерениями, — чтобы обвинить прежде всего самого себя, а затем и любого из родичей и друзей, кто бы ни совершил несправедливость, и не скрывать [проступка], а выставлять на свет, — пусть провинившийся понесёт наказание и выздоровеет; чтобы упорно убеждать и себя самого, и остальных не страшиться, но, крепко зажмурившись, сохранять мужество, — как в те мгновения, когда ложишься под нож или раскалённое железо врача, — и устремляться к благому и прекрасному, о боли же не думать вовсе; и если проступок твой заслуживает плетей, пусть тебя бичуют, если оков — пусть заковывают, если денежной пени — плати, если изгнания — уходи в изгнание, если смерти — умирай, и сам будь первым своим обвинителем, и своим, и своих близких, и на это употребляй красноречие, чтобы преступления были до конца изобличены, а [виновные] избавились от величайшего зла — от несправедливости. Так мы рассудим, Пол, или не так?