Сократ. Похоже, что могу. Как бы там ни было, а теперь я объясняюсь так пространно потому, что ты не хочешь отвечать. Но скажи мне, во имя бога дружбы, мой дорогой, тебе это не кажется бессмыслицей — утверждать, что ты сделал другого человека хорошим (он, дескать, благодаря этому воздействию и стал хорош и остаётся хорошим) и вместе с тем бранить его негодяем?
Калликл. Да, кажется.
Сократ. Но не такие ли речи слышишь ты от людей, которые утверждают, будто учат добродетели?
Калликл. Да, слышу. Но стоит ли вообще говорить об этих ничтожных людишках?
Сократ. А что скажешь о тех, кто утверждает, будто стоит во главе государства и старается сделать его как можно лучше, а потом, когда обстоятельства переменятся, обвиняет его во всех пороках? По–твоему, они сколько–нибудь отличаются от софистов? Нет, милый ты мой, между оратором и софистом разницы нет вовсе, а если и есть, то самая незаметная, как я уже говорил Полу. А ты по неведению одно считаешь чем–то в высшей степени прекрасным — красноречие то есть, а другое презираешь. А на самом деле софистика прекраснее красноречия в такой же точно мере, в какой искусство законодателя прекраснее правосудия и гимнастика — искусства врачевания. Одни только ораторы и софисты, на мой взгляд, не могут бранить своих воспитанников, обвиняя их в неблагодарности, ибо тем самым они обвиняют и самих себя — в том, что не принесли пользы, которую обещали принести. Не правда ли?
Калликл. Истинная правда.
Сократ. Похоже, что и оказывать услуги безвозмездно могли бы тоже только они одни, если бы их обещания не были ложью. Если принимаешь любую иную услугу, например выучиваешься, упражняясь, быстро бегать и учитель не связывает тебя обещанием, не уговаривается о вознаграждении и не берет деньги сразу же, как только сообщит тебе лёгкость в беге, ты, может статься, и лишишь его своей благодарности: ведь, сколько я понимаю, причина несправедливых поступков — не медлительность, а несправедливость. Верно?
Калликл. Да.
Сократ. Но раз учитель истребляет эту причину — несправедливость, ему уже нечего опасаться несправедливого обращения со стороны ученика, наоборот, лишь такие услуги и можно оказывать, не уславливаясь о вознаграждении, если только ты действительно способен делать людей лучше. Не так ли?
Калликл. Так.
Сократ. Отсюда следует, по–видимому, что в остальных случаях, например если речь идёт о строительстве или ещё каком–нибудь мастерстве, брать деньги за свои советы нисколько не позорно.
Калликл. По–видимому, да.
Сократ. А насчёт того, о чём мы сейчас толкуем, — как жить самым достойным образом, как лучше всего управлять своим домом или своим городом, — насчёт этого отказать в совете, если не рассчитываешь на плату, повсюду считается позорным. Верно?
Калликл. Да.
Сократ. Причина понятна: среди всех услуг одна лишь эта внушает желание ответить добром на добро, и нужно считать хорошим знаком, если сделавший это доброе дело затем получает доброе воздаяние, а если не получает — наоборот. Так или нет?
Калликл. Так.
Сократ. К какой же заботе о нашем городе ты меня призываешь, определи точно. Чтобы я боролся с афинянами, стараясь сделать их как можно лучше и здоровее, словно врач или словно прислужник, во всём им уступая? Скажи мне правду, Калликл. Ты начал так откровенно, говори же и до конца всё, что думаешь, — это будет только справедливо. Отвечай мне честно и без страха.
Калликл. Что ж, я скажу: надо прислуживать.
Сократ. Выходит, мой благородный друг, ты призываешь меня льстить и угодничать?
Калликл. Да, если тебе угодно называть мисийца мисийцем, Сократ. А в противном случае…
Сократ. Не повторяй в который раз того же самого — что меня погубит любой, кому вздумается! Потому что я тебе снова отвечу: «Негодяй погубит достойного человека». И не говори, что у меня отнимут имущество, чтобы мне не возразить тебе снова: «Пусть отнимут, а распорядиться отобранным не смогут, потому что как несправедливо отнимут, так и распорядятся несправедливо, а если несправедливо — значит, безобразно, а если безобразно — значит, плохо».
Калликл. Как ты твёрдо, по–видимому, убеждён, Сократ, что ни одно из этих зол тебя не коснётся, — словно бы живёшь вдалеке отсюда и словно не можешь очутиться перед судом по доносу какого–нибудь прямого негодяя и мерзавца!