Молчание.
— И что, согласно вашим показаниям, именно Арнольд Бронкс виновен в смерти советника Траппа?
Молчание.
— Ваше имя?
— Арнольд Бронкс.
— Это вы дали пузырек своей дочери, Ните Бронкс, чтобы она добавила его содержимое в воду госпожи Де Ла Круа-Минор-Стетфилд-Крауч-Бронкс?
— Да.
— Что было в этом пузырьке?
— Настой валерианы.
— И мышьяк.
— Не говорите глупостей. Я уверен, что мышьяк добавила в стакан сама Гиацинта.
— Стакан разбился на глазах вашей дочери. Если мышьяк был добавлен не вами, значит, это сделала Нита Бронкс. Вы обвиняете свою дочь?
— Разумеется, нет. Это… это сделал аптекарь!
— Аптекарь продал вам яд вместо успокоительного?
— Да-да, точно.
— Адрес и имя аптекаря?
— Понятия не имею. Вы же не думаете, что я сам себя утруждаю себя такими мелочами? Покупку совершал кто-то из моих слуг.
— Кто именно?
— Ваше имя?
— Антуан Верд, я служу дому Бронксов, несколько недель назад вернулся с войны после ранения.
— Вы покупали у аптекаря настой валерианы для Арнольда Бронкса?
— У аптекаря? Шутите? В аптеках яды не продают.
— Что вы хотите сказать, господин Верд?
— Что Арнольд Бронкс велел мне купить мышьяк.
— Он сказал, для чего это ему понадобилось?
— Для какой-то дамы с очень длинным именем. Я не запомнил.
— Госпожи Де Ла Круа-Минор-Стетфилд-Крауч-Бронкс?
— Точно.
— Почему вы не сообщили о готовящемся убийстве?
— А разве готовилось убийство? Я думал, мышьяк для красоты понадобился. Всем известно, что придворные дамы принимают мышьяк, чтобы добиться аристократической бледности.
Спустя две недели заключения яркий солнечный свет ослепил Гиацинту. Опираясь на руку Белса, она спустилась вниз по ступенькам и быстро нырнула в спасительный полумрак закрытой кареты.
И не сразу разглядела Бенедикта Траппа.
Вжавшись в самый далекий от него угол, Гиацинта мысленного выругалась.
От неё воняло, а в волосах кто-то ощутимо бегал, не самое удачное время для встреч.
— Как ты? — спросил Трапп.
Она не могла разглядеть выражения его лица, а по голосу угадать генеральское настроение не получалось.
— Куда лучше, чем можно было рассчитывать. Ганг запретил посещения и пытался морить меня голодом, но на пытки не осмелился. А у тебя как дела?
— Так себе.
— Мне правда жаль. Я не подумала, что…
— Перестань, — перебил он её, — ты ничего не делаешь, не подумав. Ты хотела убить моего отца — и ты убила моего отца. У тебя звериное чувство самосохранения, Гиацинта. Когда на тебя нападают — ты защищаешься. А тут ты одним щелкчком выбила из игры сразу двух своих противников.
— Ты не смеешь меня обвинять.
— Я тебя не обвиняю. Я тебя боюсь, — ответил Трапп.
— Убирайся.
Генерал помолчал, стукнул по стене кареты, призывая кучера остановиться, и выпрыгнул наружу.
Гиацинта спала и спала, и не было никакого желания просыпаться. Она вернулась к реальности от того, что кто-то трогал её волосы.
Открыв глаза, она увидела лицо Джереми на подушке рядом. Он ласково гладил её по голове.
— От тебя пахнет керосином, Цинни, — улыбаясь, сказал он.
— Эухения выводила вшей.
Гиацинта подвинулась, зарываясь носом в шею Джереми. Каким он стал большим!
— Тебе надо поесть, — вздохнул брат. — Ты продрыхла трое суток. Еще немного — и помрешь с голодухи.
— Не уходи, — попросила она. — Давай полежим так еще немного, как в детстве.
— Лодыри! — Антуан вошел в спальню с подносом в руках. — Я принес тебе супа, дорогая сестрица.
Он пристроил поднос на кровати, распахнул шторы, впустив в спальню солнечный свет.
— После твоих показаний Бронксы тебе ничего не сделали? — спросила его Гиацинта, послушно открывая рот. Джеремии ловко влил в неё бульон.
— Пхы! Там за главного теперь Арчибальд, отец твоего мужа. Что он может сделать? Выгнал меня со службы, так меня тут же Розвелл нанял и тебя охранять приставил. Я, конечно, не такой опытный воин, как Свон, но тоже чего-то стою.
Муж.
Точно, у неё же есть муж.
— Может, нам собрать вещи, да и махнуть к Найджелу на восток?
Антуан сел рядом с ней и отвел волосы с её лба.
— Фу, как же сильно от тебя разит керосином! Помнишь этот шрам, Цинни? — он провел пальцем по белесой ниточке на её виске.
— Помню. В тот день ты промахнулся.
— Я промахнулся и задел тебя кинжалом. Тебе было лет восемь или около того. Ох и кровищи из тебя хлестало! А ты помнишь, что сделала потом?