— Хорошо, — сказала она, поднимая с травы сумку с письмами, — я готова.
Трапп забрал у неё сумку, прикидывая её вес.
— В котором из этих посланий, — спросил он, — изложена ваша просьба прислать вам газеты о моем деле?
Гиацинта, не моргнув глазом, уверенно достала одно из писем.
— В этом, — сказала она.
Трапп молча сломал печать, горгулья возмущенно вскрикнула и попыталась вырвать письмо из рук генерала, но он только отодвинул её от себя.
«Джереми, ты не должен позволять этому человеку влиять на твои решения. Если слов тебе не хватит, то возьми хлыст. А если не поможет хлыст — возьми пистолет. Мы с тобой обязательно увидимся снова. Всё будет хорошо, ты только держись».
— Надо же, — произнес Трапп мрачно, — какой сложный шифр. Что из этого означает «газета», а что «самый великий генерал в истории»?
Яростно сверкая глазами, Гиацинта все-таки отобрала у него свое письмо.
— Как вы посмели, — сказала она с отвращением.
— Я посмел, потому что вы лживая, меркантильная авантюристка, и вашим словам нет ни малейшей веры.
— С какой стати мне вообще помогать вам?
— Я отдал вам половину своего замка! — изумился её неблагодарности Трапп. — А вы пытаетесь облапошить меня в мелочах!
— Как будто у вас был выбор!
— Давайте подумаем, — ехидно предложил Трапп. — Вы — три бестолковых женщины. Я — ссыльный солдафон-алкоголик. Мог ли я проявить другие качества, помимо великодушия и щедрости? Мог. Выставил бы вас вон кулаками, а то и закопал бы вон под той елочкой, и всего делов. Кто бы заметил ваше исчезновение? А еще на войне с женщинами случается…
— Прекратите, — Гиацинта закрыла уши руками. — Если бы вы знали, как сильно вы меня раздражаете! Вы совершенно невыносимы, грубы, отвратительны…
Трапп умиротворенно кивал в такт её словам.
— Я что, должна быть вам благодарна за то, что вы меня не убили?
— В деревню-то пойдем? — спросил он спокойно.
— Пойдем, — она мигом успокоилась.
— В таком случае, садитесь и пишите письмо про меня.
Она поморщилась, словно у неё заболел зуб, но молча вырвала из своего альбома чистый лист и размашисто написала: «Антуан, а пришли мне старые газетные вырезки про этого твоего великого генерала. Которого куда-то там сослал наш мудрейший король. Во мне пробудилась страсть к истории».
— Годится, — удовлетворенно одобрил Трапп.
В легких воздушных сумерках и абсолютном молчании они вошли в деревню.
— Эй, генерал, — пышнотелая Лиза стояла возле своего забора. Подоткнутые юбки обнажали загорелые лодыжки. В озорных глазах плескалось веселье. — Завтра приезжает мой брат-монашек. Хотите, я попрошу, чтобы он забрал вас с собой в монастырь.
— Привет, Лиза, — генерал с удовольствием расцеловал её в круглые щеки.
— Вы ведь великий монашек, генерал, верно? — спросила она, смеясь. Перегнулась через низкий забор и сорвала астру из своего палисадника. — Цветок для вашей леди.
Ноздри Гиацинты раздувались от сдерживаемого смеха, когда она принимала этот подарок.
— Спасибо, — сказала она.
— Серьезно, Трапп, — горгона догнала его, подстраиваясь под длину его шага, — сколько черноволосых маленьких Траппов бегает по этой деревне? За десять лет вы могли втрое увеличить количество здешних детей.
— Ни одного, — заверил её генерал.
— К чему эта ложная скромность?
— Гиацинта, вам не кажется, что совать нос в чужую постель крайне неприлично? Я же не спрашиваю вас о количестве ваших любовников.
— Если вы о Джереми…
— Меня абсолютно не интересуют ваши грязные секретики, — перебил её Трапп, сворачивая к трактиру.
Мысли Гиацинты в ту же секунду переметнулись в другую сторону.
— Мы идем в трактир?
— Мы идем в трактир.
— Господи помилуй, — пробормотала она себе под нос.
Договориться с сыном трактирщика, который очень обрадовался возможности съездить в столицу и заработать, было легко.
Куда сложнее — вытащить Гиацинту из трактира.
Генерал так и не понял, когда она успела выпить вина, он всего-то поболтал с хозяином, а когда обернулся к залу — горгона уже сидела в его центре на столе и держала в руках гитару.
— Что она делает? — изумился Трапп.
— Помогает нам продать больше пива, — хмыкнула хозяйка. — Но посмотрите на Питера!
Питер, старьевщик, на гитаре играть не умел, но никто ему об этом не рассказал.
Он встревоженно и бдительно следил за столичной финтифлюшкой, опасаясь за сохранность инструмента.
Горгона выпила еще вина и ударила по струнам.