Я отступаю, чтобы перевести дух, оглядывая бар. К настоящему времени он почти опустел, и я не вижу никого из коллег. По крайней мере, никого из них я не узнаю. Мои ноги снова неуверенно ступают на землю. Я не уверена, видел ли нас кто-нибудь, но беспокойство на несколько градусов охлаждает мое либидо.
Я оглядываю его с ног до головы, совершенно неочевидно, что я целовала его только что минуту или около того. Я моргаю немного слишком медленно, когда решаю, хм, может, он мне действительно нравится.
Я искренне подумываю о том, чтобы пригласить его в свой номер на ночь, и я думаю, что та же мысль приходит ему в голову. Я чувствую, как возбуждение проходит по моему телу, подталкивая к необходимости потянуться, выпрямиться, понравиться ему. Я не сдерживаюсь от этого ощущения, позволяя своим костям, мышцам и коже растягиваться так, как мне кажется правильным.
Затем выражение похоти в его глазах исчезает.
— Ты не та, кем кажешься.
Игла паники пронзает мой затылок.
— Что ты имеешь в виду?
Он наклоняет голову, и я вижу, как раздуваются его ноздри, когда он делает глубокий вдох и бросает на меня любопытный взгляд.
— Не совсем… человек.
5
Я выпутываюсь из этой ситуации не так изящно, как хотелось бы. Я быстро улыбаюсь ему, тут же поворачиваюсь и врезаюсь в Деанну, проливая ее напиток себе на штаны. Конечно, затем ее потребность быть самым милым человеком в комнате берет верх; она суетливо тащит меня в туалет и начинает предлагать мне достать пару штанов из ее чемодана.
— Знаешь что, я просто вернусь в свою комнату, чтобы застирать их, я просто замочу их и переоденусь в пижаму, — говорю я ей, и после нескольких часов перекрикивания музыки мой голос звучит слишком громко, отражаясь от кафельных стен ванной.
Деанна смотрит на меня с тревогой и горем. Можно подумать, я только что сказала ей, что ее ребенок на самом деле не такой уж и милый.
— Ты не пойдешь с нами в бар?
Я пристально смотрю на нее.
— Я пришла в бар. Мы уже в баре.
О возвращении не может быть и речи. Даже если я просижу в углу остаток ночи и продолжу просить Дэна из бухгалтерии рассказать мне о его домашнем неприкасаемом слизняке, чтобы никто другой не смог вставить ни слова, у меня не хватит сил.
— Нет, нет, милая, не в бар отеля. Есть еще один, дальше по улице, он открывается намного позже. Мы все собирались пойти туда, — воркует она.
Черт возьми. Это еще не все? Я так сильно не веселилась даже в колледже. Почему мои коллеги такие? Неприятное чувство предвещает, что мне снова придется отбиваться от джинсов, которые она мне навязывает.
— О. Не думаю, что я смогу…
— Давай, — говорит она, а затем шевелит пальцами, как будто руководит оркестром. — Прислушайся к песне сирен дешевых коктейлей.
Я слишком ошеломлена, чтобы чтобы испытывать стыд за нее.
Я смотрю на нее слишком долго, а затем неубедительно хватаюсь за голову.
— Ооо. Ты знаешь. Кажется, меня действительно начинает подташнивать. Будь добра, посмотри, есть ли в магазине отеля какие-нибудь обезболивающие? Я верну тебе деньги.
Для нее возможность проявить героизм перекрывает любые дальнейшие приставания по поводу второго бара. Она заметно оживляется от возможности направить в нужное русло свою внутреннюю медсестру. Я чувствую исходящий от нее энтузиазм и нужду. Ужасающий.
— О, конечно, малышка, — воркует она, сопровождая меня из ванной.
— Спасибо, э-э, мамочка, — отвечаю я, и я все еще слишком потрясена, чтобы по-настоящему заботиться о том, как ужасно это прозвучало из моих уст.
Мы расстаемся в конце коридора, она бежит трусцой к магазину в вестибюле отеля с заданием, а я тащусь к лифтам.
Я не знаю, как я собираюсь пережить следующие несколько дней этой поездки, пытаясь избежать встречи с этим горгульей. Это взаимодействие выбило меня из колеи во многих отношениях. То, как он флиртовал со мной, этот поцелуй; все это заставило мое тело трепетать от желания попробовать что-то еще.
Но никто никогда не замечал, что я не человек.
Иногда люди могут увидеть. Но обычно нет. Я не говорю людям, что я сирена — почти никогда.
Слишком много людей воспринимают это как приглашение пересечь границы, на что обычно они бы не решились. Рассказывать людям — значит подвергаться преследованиям, и если я призываю их изменить свое поведение, на это отмахиваются, потому что мое существование «требует этого». Это все равно что предполагать, что каждая нежить, с которой вы сталкиваетесь, хочет съесть ваши мозги. Они либо ожидают, что я всегда готова потрахаться по-быстрому, даже если это не относится к нашим отношениям, либо что меня должен интересовать секс втроем.