Марианн Энгел помогала мне выбраться из машины, а я все выспрашивал, каково ей жить по соседству с кладбищем. Она лишь пожала плечами и предупредила, чтобы я аккуратней ходил по мощеной дорожке — несколько булыжников расшаталось. Двор зарос травой и непослушными цветами, лениво клонящимися по ветру. Заскорузлая пародия на дерево скрючилась над тачкой-клумбой, закопавшейся передним ржавым колесом прямо в землю. Почтовый ящик приглашал просовывать письма в разверстую пасть дракона.
Массивные дубовые двери держались на крупных стальных петлях и вели в подвал, в ее мастерскую; их установили здесь специально, чтобы заносить каменные глыбы.
— В основном переделки были списаны с налогов. Во всяком случае, так говорит Джек. Ну, Джек — ты ведь помнишь?
С заднего двора примчалась коричнево-бежевая собака, та самая Бугаца. Марианн Энгел присела на корточки и стала гладить большущую голову, теребить глупого пса за уши.
— Буги!
Я тут же почувствовал, что ее дворняжка воплощает самые нелюбимые мной собачьи черты. Пес был совершенно по-собачьи бестолковый, язык его болтался из стороны в сторону, голова тряслась, совсем как у пластмассовых болванчиков в пидарасных машинах.
Держу пари, Джек — нормальный мужик, не то что всякие там…
— А давай споем доброму дяде? — Марианн Энгел издала жуткий стон, точно обкурившийся саскуотч — снежный человек из индейских мифов, а Бугаца стала подвывать, пытаясь повторить этот звук.
Я уже знал, что Марианн Энгел хорошо поет, — значит, сейчас она просто играла с собакой. Ладно, уши у меня — огрызки плоти, торчат, как сушеные абрикосины, по бокам забинтованной головы. Правое почти оглохло, но левое сохранило довольно чувствительности, чтобы осознать всю дикость этой песни. Певцы запрокинули головы и, наверное, воображали, что сейчас как запрыгнут, поплывут на самых высоких нотах… Промахнулись. Неудивительно, что Марианн Энгел живет возле кладбища, — только мертвые такое выдержат!
«Твоя жизнь. Змеиная сволочь. Как тебе такое будущее?»
Пока эти двое наслаждались своим кошачьим концертом, я рассматривал странный особняк. Оконные рамы были из тяжелого дерева, а окна из такого толстого стекла, что могли бы выдержать случайное попадание бейсбольного мяча. При виде каменной кладки сразу представлялось, как толстопузые мужики волосатыми руками водружали эти камни друг на друга, один за другим, а потом забивали на место тяжелыми молотками. Зеленые щупальца плюща всползали по стенам к самым поразительным украшениям этого дома — резным чудовищам, обхватившим водостоки. Пытаясь отвлечь Марианн Энгел от унылых завываний, я обронил: дескать, не часто увидишь горгулий в жилых домах.
— А то бы я разбогатела! Это хорошая реклама — про меня даже статью в газете написали. Вдобавок я уж и не знаю, куда девать всех своих малышей…
Демоны глазели вниз, и как бы я ни смещался то вправо, то влево, их выпуклые глазищи таращились прямо на меня. Их искривленные тела меня гипнотизировали: человеческий торс превращался в рыбий хвост, но так и не дотягивал до тритона; обезьянье туловище кренилось на лошадином крупе; бычья голова торчала на плечах льва с крыльями; змея вырастала из летучей мыши; злобное женское лицо изрыгало лягушек. В каждом создании сосуществовали несопоставимые твари, было непонятно, где заканчивалась одна и начиналась другая, и невозможно определить, какие фигуры — или какие части их тел — хорошие, а какие плохие.
— Они нужны там, наверху, — произнесла Марианн Энгел.
— Зачем?
— Чтобы отгонять злых духов. — Она взяла меня за руку и повела ко входу.
Я поинтересовался, для чего ей разводной мост и ров с водой. Правила зонирования, заявила она.
Я ждал, что внутри обнаружу сплошные бархатные гобелены и троны, а обнаружил огромные пустые пространства. Квадратные деревянные колонны поддерживали крышу, на полу был настил из широких струганных досок. Марианн Энгел повесила пиджак на железную подставку прямо у двери и, заметив, что я заинтересовался деревянной обшивкой, обронила:
— Колонны из кедра, балки еловые.
Экскурсия по дому началась с гостиной, выкрашенной в ярко-красный. Здесь был большой камин, украшенный резными ангелами и демонами.
Роскошный ковер разделял собой два кресла, только и ждущие, когда в них для серьезного разговора усядутся важные правители.
В столовой на стенах висели большие картины — сплошь округлые формы и всплески ярких цветов. Я не ожидал таких абстракций — скорее предположил бы, что Марианн Энгел предпочитает религиозную тематику. Ан нет.
Здесь был огромный стол из дуба, со свежими пурпурными цветами в центре и свечами в железных подсвечниках по бокам.
— Подсвечники Франческо сделал. Увидишь металлические предметы в этом доме, знай — это его работа.
Я кивнул: конечно, отчего бы нет? Разве не все дома в мире обставляют итальянские призраки?
На кухне обнаружилась пузатая серебристая плита, древний холодильник и ряды медных кастрюль под потолком. В шкафах красовались стеклянные банки с пастой и специями, а ярко-желтая краска придавала всей кухне непоколебимо жизнерадостный вид. Все было расставлено по местам, только переполненная пепельница нарушала идеальную картину. Дом снова меня удивил: не пепельницей, но порядком.
В кабинете доминировал большой деревянный стол; Марианн Энгел утверждала, что когда-то он принадлежал испанскому королю. Я только снова кивнул: конечно, отчего бы и нет? Не все же могут сделать итальянские привидения… У стола стоял очень прочный стул, а справа имелась кожаная кушетка, как будто ждущая какого-нибудь пациента доктора Фрейда.
Книжные шкафы вдоль трех стен были заполнены серьезными фолиантами. Спенсер, Мильтон. Донн, Блейк и Беда Достопочтенный представляли английский раздел. Среди немецких авторов имелись Гартман фон Ауэ, Вольфрам фон Эшенбах, Ульрих фон Тюрхейм, Вальтер фон дер Фогельвайде и Патрик Зюскинд. В числе русских книг были «Житие протопопа Аввакума», «Демон» Михаила Лермонтова, «Мертвые души» Николая Гоголя. Испанию представляли шедевры святой Терезы Авильской «Внутренний замок» и «Путь к совершенству».
Греки тоже не позволяли о себе забыть: Гомер, Платон, Аристотель, Еврипид и Софокл занимали почти все нижние полки, словно давным-давно решили, что библиотека будет незаконченной, если все остальные не встанут им на плечи. Полстены занимали латинские тома, но мое внимание привлекли лишь «Сон Сципиона» Цицерона и «Метаморфозы» Овидия. Несколько книг из Азии, казалось, не желали сойти с мировой арены, пусть и были немного не к месту. Я не сумел бы отличить китайские иероглифы от японских, и зачастую даже перевод названия на английский не мог подсказать мне страну происхождения книги. Наконец, здесь имелись все основные религиозные тексты: Библия, Талмуд, Коран, четыре Веды и так далее.
Но самое удивительное, что в этой коллекции было по два экземпляра каждой иностранной книги: бок о бок стояли оригинал и его перевод на английский язык.
Конечно, я спросил об этом у Марианн Энгел.
— Английские версии для тебя, — ответила она. — Так мы сможем их обсуждать.
— А оригиналы?
— К чему мне читать переводы? — Марианн Энгел подошла к полкам и достала две книги, изданные нетипографским способом, но написанные от руки на плотной бумаге и переплетенные неровными стежками. Почерк был ее собственный, а язык, слава Богу, английский, а не немецкий. «Откровения» Кристины Эбнер и «Жизнь» Фридриха Сандера.
— Я подумала, тебе будет интересно, — объяснила она, — вот и перевела.
На полках имелся еще один любопытный предмет: маленький каменный ангел с крыльями, вздымающимися к небесам. Я спросил, она ли его вырезала, но вопрос, казалось бы, вполне невинный, почему-то ее задел. Она сморгнула несколько раз, как будто сдерживая слезы, и прикусила дрожащую губу.
— Его вырезал ты, для меня, — произнесла Марианн Энгел ломким голосом. — Это был мой Morgengabe.