— Ого! — сказал он озадаченно. — Тут что-то есть.
— Погляди, — распорядился председатель.
Иллюзионщика повели в гримерную. Искремасу стало не по себе. Его грызли не то жалость, не то стыд.
— Собственно, это было чисто словесно. Может быть, он действительно не хотел…
Боец, обыскивавший иллюзионщика, вышел из гримерной, неся в руках какую-то засаленную матерчатую кишку.
— Вот, — сказал он и тряхнул. Из кишки полезли царские золотые десятки. — И документов у него полна пазуха — на разные лица…
Председатель мрачнел все больше и больше.
— В трибунал его!.. Как спекулянта и контрика.
Из гримерной на коленях выполз иллюзионщик.
Спущенные при обыске штаны волочились за ним, словно кандалы. Он дополз до рампы и простер руки к председателю, в зрительный зал…
По базарной площади носились ошалелые от собственного шума мальчишки. Один крутил ободранную — медные потроха наружу — шарманку, другие гоняли колеса от велосипеда и круглые жестяные коробки из-под пленки. Много радости было и от самой пленки: ее можно было разматывать на бегу трещать ею и, конечно, поджигать. В воздухе плавал вонючий белый дым.
Искремас стоял в дверях театра и с ужасом смотрел на эту тризну по иллюзионщику. Потом сунул руки в карманы и зашагал через площадь быстро и решительно, как будто его ждало неотложное дело. С соседней улицы доносился вой плакальщиц: кого-то хоронили. Искремас свернул в другую сторону.
…Крыся накрывала на стол. Вокруг керосиновой лампы вились ночные бабочки.
Дверь халупы распахнулась, и вошла женщина — рослая, цветущая, сияющая медным румянцем, как самовар.
— Здравствуйте вам, — робко сказала она Крысе. Из-за ее спины показался пьяненький Искремас.
— Крыся, познакомься с моей знакомой. И прости меня за плеоназм… Это очень милая и добрая женщина…
Он поставил на стол бутылку самогона. Женщина застенчиво хихикнула. Искремас погрозил Крысе пальцем:
— Не смотри на меня так… Ну, пьяный… Ну, скотина.
Женщина опять хихикнула, а он печально улыбнулся Крысе.
— Не надо, чтоб ты это видела… Дай нам, детка, что-нибудь поесть — а сама уйди к соседям.
Крыся молча подвинула к нему чугунок с кашей и отошла к печке.
Решившись, женщина присела на скамью.
— Чего же нам не хватает? — вслух размышлял Искремас. — Огурца! Классическая триада: актер, водка и соленый огурец… Крысечка, есть у нас огурцы?
— Есть, — сказала Крыся, схватила с печки ухват и стукнула Искремаса по макушке.
— Что?.. Зачем?!
Крыся стукнула его еще раз. Окончательно застеснявшись, гостья встала и попятилась к дверям. Уже из-за порога она попрощалась:
— Бывайте здоровы.
— Зачем ты меня бьешь? — сказал Искремас. — Ты жестокая девочка, я это понял еще тогда… — Он подпер кулаками свои небритые щеки. — Как это ужасно!.. Я погубил человека. Понимаю — революция сурова, она не терпит грязи, а он был грязный человек… И все-таки это ужасно.
— Та вы его не за революцию сгубили, — беспощадно сказала Крыся. — Вы с им той амбар не поделили… Скильки места на Земле — а вам двоим тесно было!..
— Правильно, — кивнул Искремас. — Правильно, добивай меня. Ну что я сделал за свою жизнь?.. Шумел, обещал — я талантливый, я потрясу мир… А если взять и заглянуть самому себе в глаза? Почему ничего не получается?.. Да… Гений и злодейство — две вещи несовместные.
Он побрел к окну и взял с подоконника альбомы с рецензиями.
— К черту… К черту… И хулу, и хвалу.
Хулу Искремас решительно бросил в печку, а тощенький альбом с лавровым венком повертел в руках и положил обратно на подоконник.
Крыся смотрела на него с ненавистью и болью.
— Вы хочете, чтоб я вас пожалела… А много вы меня жалеете? — закричала она. — Живу при вам замисть собачонки… Вы ж не видите кругом, вы слепый, як крот!.. Ну и оставайтесь сами. Водите сюды ту страхолюду… А я не можу. Я уйду куда-нибудь.
— Правильно, — опять согласился Искремас. Он глядел на керосиновую лампу. По бумажному абажуру ползла ночная бабочка. — Эта бабочка похожа на рыжие усы, — сказал вдруг артист. Он взял бабочку, на секунду приложил к верхней губе, а потом отпустил. — Все правильно, Крыся. Кроме одного… Уйду я. А ты останешься здесь. Это все будет твое…
Он встал, забрал со стола бутылку и шаткими ногами пошел к двери.
…Было воскресенье, базарный день. Предревкома с писарем. Охримом пришли, по обыкновению, поглядеть, как идет торговля, не нарушаются ли советские порядки.
Торговцы и покупатели уважительно здоровались с начальством. Те отвечали, но рассеянно, потому что говорили между собой о важных делах.