— Эту сторону — наблюдать, — сказал Рикори и указал на церковь. — Теперь можно включить свет, доктор.
Он пошел к двери, затем повернулся:
— У меня много врагов, доктор Лоуэлл. Питерс был моей правой рукой. Если один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня, или, может быть, потому, что не мог убить меня.
Я смотрю на Питерса и впервые в моей жизни, я, Рикори, боюсь. Я не хочу быть следующим, не хочу смотреть в ад.
Я недовольно заворчал. Он четко сформулировал то, что я чувствовал, но не мог выразить словами.
Он снова подошел к двери и снова остановился.
— Еще одна вещь. Если кто-нибудь позвонит по телефону и будет спрашивать о здоровье Питерса, пусть подходят мои люди. Если кто-нибудь придет к вам и будет спрашивать о нем, впустите его, но если их будет несколько, пусть войдет только один. Если они придут, уверяя, что являются родственниками, пусть мои люди поговорят с ними и расспросят их.
Он пожал мою руку и вышел из комнаты. На пороге его ждала другая пара телохранителей. Они пошли: один впереди, другой позади него. Когда они вышли, я заметил, что Рикори энергично перекрестился.
Я закрыл дверь и вернулся в комнату. Взглянул на Питерса… Если б я был религиозным, я бы тоже перекрестился. Выражение лица Питерса изменилось. Ужас исчез. Он по-прежнему смотрел как бы сквозь меня и внутрь самого себя, но с выражением какого-то ожидания, такого злого, что я невольно огляделся, чтобы увидеть, что вызывает этот взгляд.
В комнате не было ничего необычного. Один из парней Рикори сидел в углу у окна, в тени, наблюдая за парапетом церковной крыши напротив, другой неподвижно сидел у двери.
Брэйл и сестра Уолтерс стояли по другую сторону кровати. Их глаза не могли оторваться от лица Питерса, они были как зачарованные. Затем Брэйл повернул голову и осмотрел комнату, как это только что сделал я.
Вдруг глаза Питерса стали сознательными, они увидели нас, увидели комнату. Они заблестели какой-то необычайной радостью. Эта радость не была маниакальной, она была дьявольской. Это был взгляд дьявола, надолго изгнанного из любимого ада и вдруг возвращенного туда.
Это выражение внезапно исчезло, и вернулось выражение ужаса и страха. Я с невольным облегчением вздохнул, впечатление было такое, как будто исчез кто-то злобный, присутствующий в комнате. Сестра дрожала, Брэйл спросил напряженно:
— Как насчет еще одной инъекции?
— Нет, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы понаблюдали за ходом этого (что бы это ни было) без наркотиков. Я пойду в лабораторию. Внимательно наблюдайте за ним, пока я вернусь.
В лаборатории Хоскинс буднично посмотрел на меня:
— Ничего не нашел. Прекрасное здоровье. Правда, я не всё еще кончил.
Я кивнул. У меня было ощущение, что и остальные анализы ничего не откроют. Я был потрясен всем случившимся больше, чем мне хотелось бы признаться в этом. Вся эта история беспокоила меня, давала ощущение кошмара, как будто я стою у какой-то двери, которую позарез нужно открыть, но нет ключа, и даже замочной скважины нет. Я давно обнаружил, что работа с микроскопом помогает мне думать над разными проблемами. Я взял несколько мазков крови Питерса и начал изучать их, не ожидая что-либо обнаружить.
Я просматривал четвертый мазок, когда вдруг понял, что вижу что-то необычайное. При повороте стеклышка в поле зрения появился белый шарик. Простой белый шарик, но внутри его наблюдалась флуоресценция, он сиял, как маленькая лампа! Сначала я подумал, что это действие света, но никакие изменения освещения не меняли этого свечения. Я протер глаза и поглядел снова, затем позвал Хоскинса.
— Скажите мне, не видите ли вы чего-нибудь особенного?
Он посмотрел в микроскоп. Вздрогнул и повертел винтами, как я.
— Что вы видите, Хоскинс?
Он ответил, продолжая смотреть в микроскоп:
— Лейкоцит, внутри которого фосфоресцирующий шарик. Его свет не затухает и не усиливается с изменением освещения. Во всём остальном лейкоцит обычен.
— Но ведь это совершенно невозможно! — воскликнул я.
— Конечно, — согласился он, выпрямляясь. — Однако он тут.
Я отделил лейкоцит и дотронулся до него иглой. При прикосновении иглы лейкоцит как бы взорвался, фосфоресцирующий шарик сплющился, и что-то вроде миниатюрного языка пламени пробежало по видимой части препарата.