— Дитя мое, никто не причинит вам вреда. Отдохните и успокойтесь. Облокотитесь на спинку стула. Я только хочу помочь вам. Засните, если хотите. Засните!
Она, казалось, ничего не слышала и всё смотрела на меня неопределенным взглядом. Я отпустил ее руки, сел напротив, глядя ей в лицо, и включил аппарат с зеркалами.
Она взглянула на них и больше не отрывала взгляда, словно зачарованная. Напряжение ее тела ослабло, она откинулась на спинку стула. Ресницы ее стали опускаться.
— Спите… — сказал я мягко. — Здесь никто не причинит вам вреда. Пока вы спите, никто не тронет вас… Спите… спите…
Глаза ее закрылись, она вздохнула.
Я сказал:
— Вы спите. Вы не проснетесь, пока я не разбужу вас. Вы не можете проснуться, пока я не разбужу вас.
Она повторила последнюю фразу тихим, почти детским голосом.
Я остановил вращающиеся зеркала и сказал:
— Я задам вам несколько вопросов. Вы ответите правду. Вы не сможете солгать. Вы это знаете.
Она опять повторила таким же слабым детским голосом:
— Я не могу солгать. Я это знаю.
Я не мог удержаться, чтобы не бросить победного взгляда на Рикори и Мак Канна. Рикори крестился, глядя на меня широко раскрытыми глазами, полными сомнения и ужаса. Я знал, что они думают, будто я тоже знаю какое-то колдовство. Мак Канн сидел, нервно перебирая пальцами, и смотрел на девушку.
Я начал спрашивать, стараясь сначала задавать вопросы, которые не волновали бы ее.
— Вы действительно племянница мадам Мэндилип?
— Нет.
— Кто же вы ей?
— Я не знаю.
— Когда вы начали жить с ней и почему?
— Двадцать лет тому назад. Я сирота, подкидыш из приюта в Вене. Она взяла меня оттуда. Она научила меня называть ее тетей. Но она не родная мне.
— Где вы жили после этого?
— В Берлине, Париже, Лондоне, Праге, Варшаве.
— И везде мадам Мэндилип делала кукол?
Она не ответила, она содрогнулась, и ее ресницы начали дрожать.
— Спите! Вспомните, вы не можете проснуться, пока я не разбужу вас. Спите! Отвечайте мне!
Она прошептала:
— Да!
— И они убивали во всех этих городах?
— Да!
— Спите! Успокойтесь… Никто не обидит вас.
Ее волнение снова стало заметно, и я перевел разговор на другую тему:
— Где родилась мадам Мэндилип?
— Я не знаю.
— Сколько ей лет?
— Я не знаю. Я спрашивала ее, но она смеялась и отвечала, что время для нее ничего не значит. Мне было пять лет, когда она взяла меня. Она и тогда выглядела так же, как и сейчас.
— Есть у нее сообщники? Я подразумеваю, — мастера кукол?
— Один. Она научила его. Он был ее любовником в Праге.
— Ее любовник! — воскликнул я недоверчиво. Вид ее огромного жирного тела, большого бюста, тяжелого лошадиного лица встал перед моими глазами. Она сказала:
— Я знаю, о чем вы думаете. Но она имеет и другое тело. Она носит его, когда хочет. Это красивое тело. Ему принадлежат ее глаза, голос, руки. Когда она принимает это тело, она прекрасна. Она ужасающе красива. Я видела ее много раз такой.
Другое тело! Иллюзия, конечно… Как комната, описанная Уолтерс… Которую и я видел один момент, выбиваясь из паутины гипноза, которым она меня оплела… Картина, нарисованная ее мозгом, в мозгу этой девушки. Я откинул это и принялся за основное.
— Она убивает двумя методами, не так ли: мазью и с помощью кукол?
— Да, мазью и куклами.
— Сколько она убила мазью в Нью-Йорке?
Она ответила не прямо:
— Она сделала четырнадцать кукол с тех пор, как мы приехали сюда.
Значит, были еще случаи, о которых я не знал. Я спросил:
— А скольких убили куклы?
— Двадцать человек.
Я слышал, как выругался Рикори, и бросил на него предостерегающий взгляд. Он наклонился вперед, бледный и напряженный. Мак Канн сидел тихо.
— Как она делает кукол?
— Я не знаю.
— А знаешь ты, как она приготовляет мазь?
— Нет. Она делает это тайно.
— А что оживляет кукол?
— Делает их живыми?
— Да.
— Что-то от мертвых.
Снова Рикори тихо выругался. Я сказал:
— Если ты не знаешь, как делаются куклы, ты должна знать, что делает их живыми? Что это такое?
Она не ответила.
— Ты должна отвечать мне. Ты должна слушаться меня. Говори.
Она сказала:
— Ваши вопросы неясны. Я сказала вам, что что-то от мертвых делает их живыми. Что вы хотите еще знать?
— Начни с того, как люди позируют для куклы, когда впервые встречаются с мадам Мэндилип, и кончи последним шагом, когда кукла, как ты говоришь, становится живой.
Она заговорила медленно:
— Она говорит: к ней должны прийти по собственному желанию. Он должен без всякого напряжения согласиться, чтобы из него сделали куклу. То, что он не знает, на что идет, ничего не значит. Она должна немедленно начать делать первую модель. До окончания второй куклы, той, которая будет жить, она должна ввести мазь. Эта мазь, она говорит, освободит жителя мозга, и он придет к ней и войдет в куклу. Она говорит, что он не единственный житель мозга, но до других дела нет. И она выбирает не всех, кто приходит к ней. Я не знаю, как она выбирает их и по какому признаку. Она кончает другую куклу. Когда она ее кончает, тот, кто позировал, умирает. Когда он умирает, оживает кукла. Она слушается ее. Они все слушаются ее.