В курс дела Джо входил поразительно быстро, с людьми ладил сходу. В первый же день он выучил несколько самых важных русских обращений и упорно наращивал лексикон, хотя в самом офисе и уже тем более в его восточных филиалах, одним из которых Иосиф Константинович Макальпин был поставлен управлять, английский знали все.
Уже через неделю Джо, уяснивший законные аспекты, полузаконные тонкости и незаконные, но прибыльные возможности, улетел в Гонконг открывать представительство московской брокерской компании.
Проводив его, Майк вернулся в свой офисный кабинет и затомился. Непосредственного начальственного участия не требовалось ни какому из подразделений компании. Отлаженный процесс создания, концентрации и извлечения прибавочной стоимости шел незаметно и безостановочно. Клиенты спешили в офисы, зная, что вышколенные Майком брокеры предложат такое вложение финансов, что при любом (ну, почти любом) раскладе на рынке акций они останутся в прибыли.
Долларов в мире становилось все больше, инструменты инвестирования совершенствовались, делая съем сливок с бурления денежного океана все более надежным. Оставалось только следить за ростом счета в банке — но и с этим прекрасно справлялась бухгалтерия, большей частью электронная.
Посмотрев сводки, выпив несколько чашек кофе, покормив вечно голодных пираний в аквариуме с каменистым дном и без единой зеленой былинки — проклятые рыбы от скуки сжирали всё и порой покушались друг на друга — Майк подошел к затемненному стеклу окна.
Зима уже кончилась, но весна еще не наступала. Унылое и мрачное межсезонье обычно для Москвы, и в прежние годы Майк в эту пору находил развлечение в клубах и им подобных заведеньях. Однако теперь ему не хотелось ни в клуб, ни в аквапарк, где еще полгода назад он шлифовал свои серферские умения; ни даже на скалодром: там нужно концентрироваться, иначе доверху не долезешь никогда.
Но какая тут концентрация, когда в каждой стройной и светловолосой девушке ему чудилась Джули, а похожие на ее голос интонации в случайно слышимой женской болтовне заставляли его ощущать холодок и всматриваться в лица?
Набросив пальто и натягивая перчатки, Майк вышел на улицу. Серые облака медленно влеклись по небу, обволакивая вершины башен Москвы-Сити, растворяя и поглощая свет окон почти без следа. Сырой холодный ветер дул то в лицо, то сбоку, но совсем не в том направлении, куда нес клочковатую массу туч.
Город отчаянно сопротивлялся давлению мглы, пытаясь приподнять тяжелую облачную кромку красным и золотым свечением огней — но помогало мало, и сумерки сгущались, а небо становилось все ниже и все мрачнее. Зажглись фонари — где синевато-зеленые, где бело-синие, а где и ржаво-оранжевые — и туман, еще четверть часа назад едва заметный, а теперь плотный, серый, засиял искусственными красками.
Тени сжались, почернели и попрятали свои уродливые тела в неосвещенные закоулки и под днища машин. Запах сгоревшего бензина, ядовитый, как пропавшие от старости духи, стал особенно острым. К нему добавилась удушающая дизельная гарь: автобусы, перегруженные пассажирами, спешили развезти офисное воинство по домам.
Народу на улице прибавилось, шагать приходилось в тесноте, и на брюки все чаще стали попадать брызги тающей жижи. Майк поднял воротник и сунул руки в карманы. Толчея раздражала его. Угрюмые прохожие, задевавшие его плечами все чаще, бесили. Прожектора, освещавшие витрины, входы и вливавшиеся в них толпы, резали глаза до боли и слез.
Из остановившегося рядом желтого такси вылезла женщина. Не раздумывая, Майк забрался в машину, назвал свой адрес и смежил веки. Ему не хотелось видеть никого и ничего. Более того: он знал, что и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, если только не произойдет ничего экстраординарного, видеть этот город ему не захочется.
У своего подъезда он попросил таксиста подождать полчаса, но вышел уже через десять минут. Черные ботинки на его ногах уступили место разношенным кроссовкам. Длиннополое пальто из мягкой темной шерсти сменилось оранжевой курткой с капюшоном. Синяя с зелеными клетками байковая рубаха, «взятка» от Джо, была заправлена в джинсы.
Билет до Лиссабона он забронировал уже по пути в Шереметьево. Ощущение сырой стужи московского внесезонья преследовало его до самого посадочного трапа, но в самолете отпустило, исчезло — оставив душу пустой, грустной, но спокойной.
Лайнер еще не набрал положенной высоты, а Майк уже откинул спинку, отвернулся, насколько это было возможно, от прохода и закрыл глаза. Мягкая байка клетчатой рубашки нежно ласкала кожу — и ему вдруг вспомнилось давнее, навсегда, казалось, забытое чувство.
Оно возникало давным-давно, всякий раз, когда мама, накупав его, маленького, до розового свечения кожи и текучего тепла во всем теле, закутывала сына в байковую пижаму и укладывала на взбитую подушку. Он хотел спать, но тянул время, решая, что лучше: попросить пить? Или кушать? Или почитать сказку? Усталость брала свое, и он обещал себе: вот помолчу минутку, а потом позову…
Минутка шла за минуткой, известные всем родителям мира надобности никак не выдумывались, и мама тихонько уходила, а ему, тогда еще не Майку, и уж тем более не Михаилу, как потом обращался к нему папа, а Мишеньке, как говорила бабушка, вспоминались его садиковские друзья — Виталька и Вадик. Он представлял, как завтра они доиграют недоигранное сегодня, а если Светлана Александровна опять помешает, они спрячутся за кустом в углу у ограды, и тогда она побегает, поищет!
Внезапная мысль обожгла и чуть не вывела из забытья: по прилету нужно бы позвонить маме, сообщить, что он в Лиссабоне, а про пеший поход в Испанию, который он задумал совершить — не говорить, чтоб не волновалась.
Вой самолетных турбин все больше и больше напоминал гудение океанского шторма; голоса пассажиров, выбирающих еду, превращались в возгласы паломников, идущих путем Святого Иакова.
А вот и сам Иаков: на коне, в латах, под зубчатым стягом. Носится по всему Пиренейскому полуострову; за ним верная дружина, и у каждого меч, а у кого еще и копье — и оными копьями тычут они в неверных, что тем неповадно было.
Неверным неповадно, они верещат и бегут, и с разгону прыгают в галеры, хватают весла и гребут, гребут назад в свою Мавританию.
Над всей этой суетой на утесе стоит всадник. Лик его знаком и светел — только не вспомнить никак, кто это. Ветер полощет стяг, а за спиной рыцаря развевается плащ из мягкой байки цвета морской волны, с розовыми слониками и пятнистыми собачками, и с перламутровой пуговкой под горлом…
— Просыпайтесь, молодой человек! — стюардесса мягко тряхнула плечо разоспавшегося пассажира. — Объявлена посадка. Пристегнитесь, пожалуйста!
Он проспал весь рейс? Все пять часов кряду, не просыпаясь в тоске и не вспоминая о Джули? Это впервые за несколько последних недель! Путь Сантьяго еще не начался, а уже помогает путнику!
* * *
Утро в Лиссабоне — светлое и радостное! Майк, досыпавший ночь в гостинице, выскочил на улицу пораньше, отыскал круглосуточное кафе, заказал кофе, крепкий кофе, много крепкого кофе! И еще горку колбасок чоризо с жареной картошкой и свежевыпеченным хлебом. Хотелось вина, но он ограничился апельсиновым соком.
Мама нисколько не удивилась исчезновению сына из Москвы и слушала его повеселевший голос, удерживаясь от наставлений. Онлайн-путеводитель жутковатым голосом выздоравливающего от бронхита киборга уговаривал Майка не покидать Лиссабона и истратить хоть месяц, хоть год на осмотр бесконечных достопримечательностей и катание на игрушечных желтых трамвайчиках.
— А как пройти пешком из Лиссабона до Сантьяго-де-Компостела?
«Оh, desculpe, senhor! Простите, господин, такой маршрут не предусмотрен».
Н-да, желающих вышагивать 550 км в наше время немного…
«Не угодно ли сеньору начать путь в городе Порту? Как делает все прогрессивное человечество на протяжении пяти последних веков?»
— Пожалуй, угодно…