В альберге городка Виана ду Каштелу Майк прибыл вовремя и без всяких затруднений поселился в комнате на десятерых. Оставив вещи, он отправился ужинать в ближайшее кафе, даже не подозревая, что этот ужин — последняя передышка перед адовыми пытками.
Ночь началась с того, что немолодая голландская пара, поместив свои треккинговые ботинки в многоэтажную сушилку, обулась в деревянные сабо и принялась расхаживать взад и вперед — вроде как по делу, но почему бы не лечь и не успокоиться?
Уснув наконец, голландец захрапел. Вторя ему, захрапел и кто-то неведомый Майку. Вскоре в акустическую битву вступил третий храпун — прерывистый, но на редкость голосистый!
Сон ушел, вместо него осталась дрема с поминутным рассматриванием циферблата часов.
Чтоб не дуло, служитель закрыл окна, и скоро стало душно. Десять пар мокрой обуви источали запах, который русский человек назвал бы зловонием, а служитель — ничего, терпел и пшикал цветочным освежителем, отчего становилось только хуже.
Утром Майк вскочил раньше всех, чтобы сбежать отсюда и навсегда забыть про альберге как про кошмарный сон — однако вся одежда, вывешенная на просушку, пребывала в состоянии первозданной влажности.
Сцепив зубы, он кое-как натянул мокрую футболку, мокрую рубашку, мокрые штаны. Мучительнее всего надевались холодные мокрые носки, а кроссовки и вовсе ощущались застывшим сырым бетоном.
Держа в руках рюкзак, Майк подергал дверь. Заперто!
— Пердоу ау сынйеор, — извинился служитель. — По нашим правилам, гости покидают альберге не ранее семи утра. Или если все вместе встанут раньше…
— Поч-чему??? — прошипел рассерженный Майк.
— Таковы правила, сеньор. Чтоб никто случайно не унес ничего чужого!
— Твою ж мать… — разозлился паломник вполголоса.
— Что вы сказали?
— Пожелал вам счастья в личной жизни, — объяснил Майк уже по-английски и уселся на кухонный стул. Муниципальный вай-фай раздавал интернет со скоростью пять килобит в секунду, и начальная страница поисковика так и не открылась.
* * *
День, начавшийся плохо, идет вкривь и вкось — это непреложная истина. Взяв направление на север, Майк шел так быстро, как только мог — отчасти чтоб согреться, отчасти в надежде, что мышечная работа прогонит раздражение и подарит хотя бы проблеск радости.
Отвлечься не получалось. Вчерашний дождь вошел во вкус и шпарил на манер молодого амбициозного водопада. Куртка уже не шуршала рукавами, а хлюпала. Из кроссовок, если хорошенько топнуть, вода вырывалась струями.
Погодный сайт не обрадовал: Виана-ду-Каштелу — ливневый дождь, +5˚С. В течение суток ливневые дожди непрерывно! Прогноз на трое суток — дожди, перемежаемые туманом, моросью и прочими осадками.
«Прочими» — это снегом? Или градом?» — в отчаянье подумал Майк и поежился всем телом.
В придорожной забегаловке он купил себе горячего кофе, но хотелось чаю — не терпкой крашеной пыли из пакетиков на веревочке, а настоящего ароматного чая, как дома, как мама заваривает: ярко-красного, душистого, сладкого. Жареная картошка с яйцом и кусок пирога с яблоками помогли Майку обрести какое-то подобие покоя.
Парящий сладкий кофе согрел тело, но нисколько не помог ногам. Промокшие кроссовки чавкали, носки сбивались и терли, и лишь хирургический пластырь несдираемо держался на стопе. Руки, засунутые глубоко в нагрудные карманы, стыли до ломоты. Зубы стучали, и дохнуть на ладони теплым, чтобы хоть немного согреть пальцы, просто не получалось.
«Как же мне дойти хотя бы до Каминьи? — ужасался путник, чувствуя: не дойдет, не выдержит, а ведь это чуть больше двадцати километров, полдневная норма для пешего туриста. В идеале надо бы дошагать до Ланьелаша — тогда переход составит нестыдные тридцать километров — иначе чего было вообще заводиться? — а дорога уведет в сторону от холодного океана.
Внутренний голос возражал: «В сторону от океана ты пойдешь вдоль реки, другого берега которой не рассмотреть — такая она широкая. Что тридцать километров, что двадцать, что вообще не ходить — один черт, разница невелика, но все ж здоровье целей будет, если не ходить. Чувствуешь, губа саднит? Это герпес!»
Майк поднял дрожащую руку и осторожно прикоснулся ко рту. Действительно, на верхней губе ощущались шершавинки мелких пузырьков и противное жжение. И это только начало… Если он переохладится, простуды не избежать. Поднимется температура. Запершит в горле. Начнется насморк.
— Отнимутся ноги, — подсказал внутренний голос, и Майк выругался так громко, как только мог. Но его никто не услышал.
— Что за пораженческие настроения? — спросил он, обращаясь к себе самому. — Под курткой мне уже почти тепло, а ноги согреются, если шагать побыстрее. Можно добыть пару упаковочных пакетов и надеть их поверх носков. Нет сухих носков? Не беда! Рукава клетчатой шотландской рубахи — как просохнут — оторвать, распороть по шву, намотать на ноги как портянки. А сверху — пакет. Станет тепло и сухо!
— Ты не умеешь завязывать портянки, — с язвительным укором разъяснил внутренний голос. — Ты просто не знаешь, как это делается. Ты никогда не видел портянок, только слышал, что портянки — это так хорошо, что даже лучше носков. В дурно намотанных портянках ты собьешь ноги за десять минут. И тебя увезут на скорой к хирургу! Костыли подарят при выписке.
Майк даже не знал что возразить. Внутренний голос не унимался:
— Вот животные, они не умеют притворяться. Живут без затей, по кайфу, кому как природой положено. Заяц носится всю жизнь как оглашенный. Доживает до пяти лет. Ну, до восьми. Слон бегает нехотя, чисто для поддержания формы к сезону спаривания, а так ходит. Живет пятьдесят лет. Черепаха вообще никуда не спешит и с места сползает только по крайней необходимости. Живет четыреста лет! Ну, а ты-то что? Зачем идешь? Камо грядеши, страстотерпец?
— Сам страстотерпец, — вяло огрызнулся Майк, замечая, что препирательства с самим собой помогают преодолевать расстояния.
— Рано радоваться, — вещал внутренний голос. — Ты не выспался, ты подавлен, твое воодушевление пройдет очень и очень скоро.
— Я не подавлен, — возразил Майк.
— Ты просто не чувствуешь, потому что замучен. Но почувствуешь, когда прошагаешь еще часок. От силы два.
— До обеда я буду идти без остановок и не снижая темпа.
— Да хоть до полного истощения, а не до обеда! Ты надеешься, что найдешь местечко, где можно похлебать горячего супчика и сожрать большую тарелку макарон с сыром — а там мир заблистает красками и дорога перед тобой расстелится скатертью. Так вот: не расстелится! В тепле ты просто уснешь, прямо за столом.
Майк бросил взгляд на часы. Он идет чуть дольше часа. Прошел километров шесть. Еще где-то полчаса, и он придет в Афифе — это полпути до Каминьи. Дальше дорога пойдет повеселее: селения на пути, уклон к реке.
— Вот кто-то с го-о-рочки спустился! — вполголоса пропел Майк. — Кого там черт к нам в дом несё-от?
Он помолчал и ответил сам себе:
— Черта с рогами и горячими пирогами!
Мысль о горячих, пышущих жаром пирогах, как их изображают на картинках с подписью «Что есть в печи на стол мечи!» развеселила его. Но холод, проклятый холод… Косой дождь льет слева, по штанинам аж течет, кожа на лице горит — как горят руки в холодной воде перед тем как заломить так, что сердце замрет.
Надо не обращать внимания и идти! Сцепить зубы и шагать быстро, как можно быстрее! Потому что отступить — это значит не пройти испытание. Ведь Путь Сантьяго — это всегда испытание, а вовсе никакая не прогулка по солнечному побережью вместо мрачных улиц Москвы. Пятьсот лет назад у паломников не было ни гостиниц, ни кроссовок. А шли! До цели доходили не все — но кто добирался, тот побеждал! А он, Майк, рожден, чтобы побеждать!
И Майк шел — не останавливаясь, пытаясь не замечать боли, дрожа от холода и потемнев лицом от упрямства. Скоро он миновал Афифи, и идти действительно стало легче: притерпелся. Но уже в Каминью он входил с одной мыслью: дойти до первой попавшейся гостиницы, снять номер и гори оно все синим пламенем!