— Похоже, — соглашался Алекс, и прекращал утомительную для собеседника агитацию.
Продрогнув — ночи на склонах вулкана холодны — они сворачивали коврики и спешили в палатки. Следующим вечером история повторялась — однако на сей раз Алекс не вспоминал о бизнесе.
— Посмотри, сколько звезд в небе, — говорил он, и Майк всматривался в черноту, сверкающую тысячами цветных брызг. — Вся эта бездна энергии и материи кипит! Половина сил стремится объединить флуктуации полей в стабильные образования элементарных частиц, а из них уже строит атомы, звезды, галактики.
Другая половина сил разрушает созданное — и галактики рассеиваются, звезды гаснут, а материя хаотически распадается. Когда энергия превращений иссякнет — исчезнет все, в том числе и пространство. Если бы тебе пришлось выбирать, на какую сторону ты бы встал? Присоединился бы к создателям? Или заделался разрушителем?
— Не знаю, — откровенно ответил Майк. — Строить интересно, но взрывать тоже неплохо.
— Пока не знаешь, — уточнял Алекс, — но если увлечешься альпинизмом — выберешь сторону конструктивистов, а не деструкторов.
— Да свершится чудо! — резюмировал Майк. — Аминь!
И они спешили в палатки.
* * *
В вечер перед восхождением на вершину Алекс настоял на долгом отдыхе: вставать предстояло не просто затемно, а в полночь. Улеглись после обеда, но спалось Майку неважно: на высоте вообще трудно выспаться. Однако в час ночи они уже бодро шагали вверх по склону.
Очередь таких же восходителей не давала разогнаться.
— Ничего, — говорил Алекс. — Наша цель — рассвет! Если повезет и обойдется без туч, мы увидим поистине прекрасное зрелище. Такого не увидишь ни с самолета, ни даже с МКС. Если не повезет с погодой и километром ниже нас сплошь лягут облака, впечатления я гарантирую самые незабываемые.
«Чудно́, - думал Майк, размеренно вышагивая по мерзлым камням и следя, как велено, за ритмичностью дыхания. — Любопытно даже! Всю ночь идти в гору, по холоду, с фонариком на голове — ради того только, чтоб увидеть десять тысяч раз пережитый рассвет».
Шли молча. Ветер дул в спину, но слабо, почти незаметно для человека, разгоряченного ходьбой и укрытого капюшоном. Ныли натруженные ноги — и с каждым часом все сильнее — но поначалу это была не боль, а лишь намек на боль; предупреждение осторожного организма увлеченному ходоку.
Думалось медленно и неярко, зато ничто не мешало мечтать и вспоминать. За первые часы пути Майк передумал обо всем.
Ему вспоминалась Джули, его доминиканская любовь, и сердце наполнялось теплом, а душа — благодарностью. Ему представлялось невероятное по мощи извержение, вздыбившее твердь на шестикилометровую высоту и залившее всю округу огнекипящим камнем. Он видел цепочку восходителей, бредущих по воздуху — как если бы Килиманджаро еще не вырос, а они уже шли на его вершину — и смеялся абсурдной картине, не замечая, что делает это вслух.
Часа через четыре появилась усталость: сказывался недостаток кислорода и сна. Боль в ногах усилилась, и Майк шагал шире и реже, и опирался руками о колени, если каменистый склон походил на лестничные ступеньки. Один раз он споткнулся и упал на руки — тут же вернувшись в вертикальное положение. Но сердце зачастило, забухало и успокаивалось с минуту, если не дольше.
Вдруг появились отголоски раздражения: на кой черт все это надо? К чему терпеть муки да за свои же деньги?
Вслед за ними возникала идея заплатить портерам чуть больше — и ехать наверх в носилках под меховым паланкином, как наверняка делали местные царьки в стародавние времена. Их ведь тоже влекло зрелище, отрывающееся с высоты — прекрасное и, по уверениям Алекса, неотразимо мотивирующее.
— Глупости все это, — думал Майк, прогнав раздражение и отмахнувшись от царьков с рабами. — Этот поход — испытание. Очередное и почти незамедлительное, если учесть недавнее Камино де Сантьяго.
— Наверное, кому-то вверху, — тут он откинул капюшон и бросил взгляд на черное, почти беззвездное небо, — нужно, чтоб я эти испытания преодолевал. И у него достаточно настойчивости, чтобы отправлять меня на муки тогда, когда я ищу одного только релакса. Ведь летел же в Африку безо всякой мысли о Килиманджаро! На дощечке по волнам попрыгать! И на тебе: снова иду, снова ботинки мокрые, снова болят ноги. Хорошо хоть внутренний голос не вещует о гангрене и костылях…
Припомнив былые страхи, теперь уже пустые и беззлобные, а тогда почти живые, Майк снова засмеялся.
— Сколько хожу на Кили, — повернулся шедший впереди Алекс, — впервые веду героя, который смеется каждому пройденному километру!
— Я такой… — выдохнул Майк. Ему хотелось добавить, что на вершине — если, конечно, они дойдут туда хоть когда-нибудь в этой жизни — он даже спляшет трепака или матаню, на выбор публики. Но промолчал: ни острить, ни вообще разговаривать не получалось. Тяжело!
* * *
Наконец, пришли. На утоптанном снегу макушки Килиманджаро теснилось немалое количество народу, и публика все прибывала. Резкий свет диодных фонариков слепил, когда луч попадал в глаза. Вспышки фотокамер раздражали непредсказуемостью и неуместностью.
— Пройдем немного по восточному склону, — предложил Алекс. — Там не так людно…
Они спустились метров на пятьдесят и сели на камни.
— В звездную ночь, — сказал Алекс, — выбери в небе огонек потусклее и смотри на него долго-долго, чтоб глаза привыкли. Скоро ты начнешь видеть все больше и больше звезд, незаметных с первого взгляда, а яркие и крупные объекты ближайших к нам окрестностей увеличатся еще больше и разгорятся так, что начнут слепить.
Так происходит лишь с тем, кем космическая бездна готова заинтересоваться. Когда мироздание обратит на тебя внимание, ты почувствуешь его интерес. Если ты достоин, то ощутишь зов. Ты его ни с чем не спутаешь!
— А если не достоин?
— Тогда можешь пялиться в небо хоть до умопомрачения. Ничего кроме огоньков, разбросанных по куполу, тебе не увидеть.
— Зов — он что, непреодолимый? — поинтересовался Майк, пытаясь припомнить самые явные симптомы шизофрении.
— Нет, отчего же, — покачал головой Алекс. — Ты волен услышать его и послушаться. Но можешь заткнуть уши и отвернуться.
— И что тогда?
— Тогда, — усмехнулся Алекс, — я приведу на вершину кого-нибудь другого. А ты пойдешь обычным путем простого смертного.
— Давно ты этим занимаешься?
— Да тыщу лет… — глубоко вздохнув, произнес Алекс. — Всю жизнь.
Они умолкли. На востоке, за горизонтом, скрытым пеленой серо-черных облаков, занималась заря. Свет, еще слабый и неспособный пробиться сквозь плотное облачное одеяло, выбелил небо. Одна за другой погасли звезды — сначала впереди, на востоке, а следом и за спиной, на западе.
— Бездна космоса насмотрелась на нас с тобой, — с пафосом проговорил Майк, — и, сочтя людей бесполезными, отвела взгляд.
— Не все так безнадежно, — тихо отозвался Алекс.
Но тут солнце, невидимое с вершины Килиманджаро, осветило облака снизу, прорвалось сквозь прорехи в пелене красно-оранжевыми лучами — и мир засиял пламенем вселенского пожара! Тучи, эти сгустки ледяного тумана, сочившиеся мелким дождем и сыпавшие льдистой крупой, вспыхнули снаружи, засветились изнутри. Клочки пара, носимые ветром, алели подобно обрывкам неугасимого костра — а он все разгорался и разгорался!
Майк непроизвольно поднялся и наблюдал небесную феерию стоя. Он ощущал под ногами непоколебимую твердь — а мир внизу плавился и кипел котлом огненнокрасной лавы. Майк искал разрывы в облаках и вглядывался в мглу, еще покрывавшую землю — и видел малюсенькие фонарики у крохотных человеческих домиков. Люди, неразличимые с такой высоты, казались ему ненужными в этом параде стихий.
Он видел лишь себя, твердо стоящего на голове мира — и потоки световой энергии, струящиеся от космического монстра, звезды по имени Солнце. Он — повелитель? Нет, пока только наблюдатель, но кто знает, как сложится будущее…