Ту, первую атаку, после которой Майк едва не распрощался с жизнью, и о которой пациент расскажет ему во время следующей встречи, он отразить помог. Дорого ему далась та помощь! Джо Макальпину пришлось исчезнуть. Джим, хоть и друг, запретил ему появляться перед Майком в образе молодого шотландца. Спасибо, что хоть вообще не отстранил!
«Но почему? Почему судьба Майка вдруг так взволновала всех, кто имеет касательство к подлинному могуществу?» — думал доктор. Отчего вдруг на рядовом, в общем-то, человеке, сосредоточились усилия тех, кому по плечу сталкивать материки и испарять океаны? И почему эти силы взялись противоборствовать ему, Зеппли Вайсу, при рождении нареченному Джозефом Макальпином? Ведь не раз и не два Джо пополнял свое воинство достойными людьми — и никогда никто из могучих не то что не мешал ему, но даже и не замечал этих преображений!
Значит, не все так просто с Майком. Значит, есть в этом молодом человеке нечто, неразличимое даже для проницательного доктора, но важное для всего мира.
Что же? Что видят в нем те, кому для познания сущности нужны мгновения?
Ему, Вайсу, пока не известно. Однако неизвестность эта не меняет дела и не отменяет планов. Он должен сделать все, чтобы Майк в оставшиеся ему дни — увы, речь идет именно о днях, даже не о неделях — совершил правильный выбор. И принял сторону света!
Что ж, он не отступится! В конце концов, Майк не просто его подопечный, но еще и друг. А великие… Возможности воздействия на человека у всех равны!
Доктор выпрямил спину, зашагал ровно и бодро, и, кажется, даже помолодел; трость же, в одночасье ставшую ненужной, воткнул в травянистый склон.
Но если бы кто посмотрел на это место уже через секунду, никакой трости эбеновой черноты с посеребренной рукояткой, торчащей из ровно подстриженной газонной травы, он не рассмотрел бы. Его взору предстала бы березка, молодая и свежая, исполненная белизны и сияющая белизной стволика и тонких веток. Настоящее чудо живой природы!
Увидев березку, человек улыбнется, не осознавая причины этой улыбки и не пытаясь противиться тихой радости, заполняющей душу.
* * *
На следующий день Майк почти вбежал во врачебный кабинет. Радость переполняла его! К нему вернулась Джули, его Джули!
— И как? — участливо поинтересовался доктор, — сновидения в эту ночь не мучили вас?
Майк заметно помрачнел.
— Мучили как и раньше… Однако я все равно чувствую себя гораздо лучше!
— …в связи с чем хочу отказаться от продолжения лечения. То есть от наших с вами встреч, — закончил вместо него доктор.
Майк ошарашенно молчал. Именно это он и намеревался проговорить…
— Кроме того, имею сообщить, — продолжил Вайс тем же тоном, — что вновь обретенная возлюбленная настоятельно предлагает бросить все эти горы к чертовой матери и уехать отсюда навсегда — допустим, к чертовой бабушке. Естественно, вдвоем, вместе, чтоб уже не расставаться никогда, жить долго и счастливо и умереть в один день. Типовые благоглупости прилагаются. Кстати, о себе она снова вам ничего не сказала. Обошлась обтекаемыми выражениями и общими фразами. Хоть вы наверняка и интересовались…
— Вы что, подслушивали? — неподдельно удивился пациент.
— Вот еще! — картинно возмутился доктор. — Тому не нужно слушать, кто умеет видеть. Все это написано у вас на лице, Майк.
Он помолчал и добавил:
— Ну, а сами-то вы что думаете? Может, действительно, ну его, этот Маттерхорн? Не взобрались — и ладно; накопите денег, купите космический тур, посмотрите на Альпы с высоты. А?
Майк отрывисто вздохнул и покачал головой.
— Нет. Я должен! Если я уеду отсюда, оставив эту проклятую гору в покое, она будет насмехаться надо мной весь остаток моей жизни. Не видать мне тогда покоя…
Он постоял у окна, помолчал, дыша глубоко и размеренно. На раздумья у него ушло несколько минут. Потом он еще пожал плечами, возвратился к столу, за которым сидел ожидающий врач, со вздохом улегся на кушетку, примостился поудобней и попросил:
— Ваша музыка, герр Вайс. Включайте — кого там? Шопена или Мендельсона? — и продолжим. Я уже привык говорить под музыку.
— Только не романтиков, — поморщился врач. — Лучше кого-нибудь из времен, когда музыку писали или для бога, или про бога. Которого, как известно, нет, и которого все ждут…
Он выбрал строчку на дисплее пульта и коснулся символа воспроизведения. Слова девяносто четвертого псалма, выпеваемые старательным хором, зазвучали с места, где господь гневался на непокорных чад своих и клялся никогда не впустить их в покои свои. Однако Майк латыни не понимал, а доктор лишь улыбнулся древним угрозам.
* * *
Прилетев из Японии, Майк с головой окунулся в работу. Беллкины инициативы давали отчетливый результат. Атмосфера в офисе стала подчеркнуто деловой: никто не слонялся по выдуманным надобностям, не обнимался и не шушукался. Все целенаправленно трудились! Да и как иначе, когда каждое рабочее место обозревается камерой видеонаблюдения, а программа слежения настроена реагировать на аномальное поведение труженика.
То есть если работник пялится в монитор, кликает мышкой, тыркает пальцами по клавишам и одновременно говорит по телефону — все нормально, решает программа, человек при деле. А вот если откидывается на спинку стула, потягивается, бездумно озирает пространство или вообще снимается с места и убывает за пределы поля зрения, включается счетчик времени.
Норматив, установленный Беллой, гласил: на непроизводительное времяпрепровождение отпускается не более 6 % рабочего дня. Если ты остался после рабочего дня или вышел в выходной — норматив не меняется. Потому как явился в офис — работай, создавай прибавочную стоимость! А гулять — в холле полдюжины лифтов: спустился и расслабляйся, сколько влезет. Сесть на твое место желающие найдутся…
Новшество оказалось полезным. Комфорта оно не прибавило, но дисциплинировало хорошо, отметил Майк. Те, кто раньше любил неформально пообщаться вживую, теперь прекратили шататься по офису, обниматься и флиртовать. Общение перешло было на виртуальный уровень, однако системное администрирование быстро выявляло и ненавязчиво, без шума и репрессий, пресекало неслужебные переговоры.
Люди, конечно, выискивали все новые и новые возможности обойти Беллкины запреты — но и контроль не дремал. Нет, карающий меч не обнажался и головы с плеч не летели — но всевидящее око Большого Брата — точнее, Старшей Сестры — вежд не смыкало. Осознание собственной поднадзорности действовало на всех.
«Дополнительный стрессовый фактор для персонала? — подумал Майк. — Да!» Но результативность не падала, количество пропусков по болезни не росло, бунтовщические настроения не культивировались. К тому же программы стимуляции поощрения работников, настойчиво внедряемые Беллой, давали людям возможность зарабатывать больше прежнего. Ненамного больше — но все же больше!
На всякий случай Майк пристально осмотрел свой кабинет. Чем черт не шутит? Камер или микрофонов он не обнаружил — да, собственно, и не ожидал обнаружить. Однако возможность такую — допускал.
Легкая тень недоверия жила в его рассудке, но он старательно и последовательно уничтожал все негативное в собственном отношении к Белле. Ведь если жить с человеком одним домом, одной семьей — а он собирался жить с Беллой, именно жить, а не встречаться и не сожительствовать, — нужно верить! Верить и ценить все хорошее, что есть в этой женщине; а странности её… У кого их нет? Странностей можно не замечать.
К нему в квартиру Белла пришла менее чем через неделю после его прилета. Сказала, что собиралась с духом и набиралась решимости. Потому что теперь в их отношениях все будет по-другому!
В тот раз она впервые осталась у него до утра. Она действительно изменилась. Она словно прочувствовала его настроение, угадала — или прочла? — мысли и вела себя так, как хотелось ему — но не так, как прежде. Куда только подевалась ее всегдашняя холодность и отчужденность? Откуда взялась домовитость и хозяйственность? Даже секс с нею стал как-то добрее и мягче, отметил Майк, понимая, что всё это ему нравится.