«Сладкой жизни мне не много
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей»
А. С. Пушкин, «Из Анакреона»
Сказать, что восхождение не заладилось с самого начала, Майк не мог. Поначалу все шло нормально. Дышалось легко и даже почти не учащенно. Ноги несли уверенно, голова не болела и не кружилась. Майк ощущал себя полным сил — но при всем при том ему хотелось лечь, уткнувшись носом в угол, и лежать не дыша, не думая, и не поворачиваясь к миру.
Он гнал от себя странные ощущения и черные, один другого страшнее и фантастичней, образы. Гнал, а они лезли в голову и силились затуманить разум. Альпинист, идущий несложным маршрутом, может себе позволить отвлечься на посторонние мысли, но когда ты один, а под ногами не пологий косогор морского бережка, а сам Маттерхорн, забывать об опасностях не следует.
Майк и не забывал. Он тревожно поглядывал в небо, ожидая погодных подвохов, но признаков надвигающегося шторма не находил. Он не раз и не два осмотрел свое оснащение; не глядя, на ощупь, звякнул карабинами и клиньями, висящими на поясе, и тоже не нашел ничего экстраординарного.
Подготовленный к подъему всесторонне и тщательно, он должен был испытывать радость — если не от предвкушения победы, то хотя бы от размеренного движения. Однако ни постепенный подъем по круче, ни осознание собственной силы и выносливости удовлетворения Майку не приносили.
Он смотрел вверх, чувствуя себя Атлантом, несущим немыслимую тяжесть небесной тверди — и его ноги подгибались. Он опускал взгляд долу и физически ощущал неодолимое тяготение каменных масс, громоздившихся под ботинками. Каждый шаг давался ему непросто, требуя непомерных затрат душевной энергии.
Затрат — но не потерь. Запас сил не убавлялся, хотя по опыту Майк знал: скоро возникнет первая усталость. Первая, нестрашная, скорее кажущаяся, чем настоящая. Пускай мышцы немного онемеют и станут чуточку ватными! Пусть движения сделаются чуть медленнее — на точность это не влияет. Серьезная усталость — это когда мускулы дрожат, а вместо требуемого мозгом усилия лишь обозначают попытку сокращения. До такого состояния он дойдет еще не скоро!
«Что же тогда? Почему мне не идется? Маттерхорн не пускает? — думал Майк, вспоминая альпинистские байки, сочиненные, большей частью, для оправдания плохой подготовки или банального невезения. — Или это я просто боюсь?»
Мысль о собственной трусости обжигала и подстегивала. Устыдившись, Майк начинал быстрее шагать — но скоро ловил себя на завышенном темпе и заставлял себя двигаться рациональнее, точнее, четче.
Помогало ненадолго. Через несколько минут его снова начинали одолевать смутные предчувствия, кошмарные видения и чувство необъяснимой тяжести. На смену тягостным ощущениям все чаще стало приходить раздражение. Желанное единение с миром каменной стихии — спокойное, глубокое чувство, так знакомое каждому, кто вначале видел себя песчинкой на фоне вздыбленных исполинов, а затем сливался с горами и становился частью вселенной льда и камня — никак не приходило.
Он уже карабкался по крутым уступам, предстоящим вершине Маттерхорна, когда к нему пришло понимание: все не то, все не так. Чувство было резким и четким, словно среди кромешной тьмы ему загорелась и тут же погасла молния, или в густой тишине зазвучал звенящий голос горна.
От неожиданности Майк остановился. Мир вокруг него не изменился внешне — но поменялся кардинально и навсегда, это чувствовалось столь явственно, что ошибки просто не могло быть.
Ошеломленный, он вбил в щель клин, пристегнулся к нему карабином и расслабился — насколько это возможно во время восхождения. Мысли его путались. Он знал, что в его жизни все хорошо, правильно и успешно. И одновременно с тем в нем росла уверенность — все в его жизни плохо, причем настолько плохо, что хуже некуда, и даже жить теперь незачем.
Он достал батончик, надорвал обертку и откусил. Есть ему не хотелось, но нужно было как-то преодолевать душевный раздрай. Вот сейчас он доест, проглотит таблетку кофеина, запьет глотком воды. В крови повысится уровень сахара, настроение улучшится, сосуды в мозге наполнятся кровью — и глупые мысли уйдут, а идиотские предчувствия рассеются. Он спокойно пойдет дальше и взберется на Маттерхорн!
После еды действительно стало немного легче. Приободренный, Майк запихал поглубже в карман обертку — сорить в горах недопустимо! — отстегнулся от страховочного клина, уцепился за уступ на уровне головы, поставил правую ногу на выступ, подтянулся, пытаясь выпрямиться — и резкий треск рвущейся ткани прорезал тишь горной ночи…
Боль, еще слабая, нестрашная, запульсировала там, где на внутренней стороне левого бедра розовел шрам, привезенный с Алтая. Алтайский урок не пошел впрок! Он снова не остерегся стальных зубов кошек, надетых на ботинки, и снова разорвал и штаны, и ногу. Почти там же, где и в прошлый раз.
Теплая кровь струилась по ноге, медленно пропитывая теплый подкладочный флис. Майк прислушался к ощущениям. Боль медленно нарастала, рана саднила. Нечего и думать, чтоб с такой травмой продолжать восхождение. Залепить кожу пластырем — он залепит, но полностью кровотечения это не остановит. Сочась, кровавая влага пропитает одежду, а ведь на такой высоте — вечный холод, и в мокрых штанах тут делать нечего. Тем более в мокрых ботинках!
Мысленно чертыхаясь, Майк спустился на площадку, послужившую ему местом перекуса, вытащил из рюкзака конверт с гидрогелевой прокладкой и катушку с хирургическим пластырем. Наложив повязку, он обмотал клейкой лентой разодранную штанину, томительно посмотрел на вершину Маттерхорна, едва угадывающуюся на фоне ночного неба, глубоко вздохнул и направился вниз, в Церматт.
* * *
С травмами, обычными у туристов, швейцарские медики наловчились справляться без затруднений. Швы на разодранную ногу Майку наложили быстро и почти безболезненно. Из больницы он шел почти даже не хромая.
В номере он лег на кушетку, подмостив под колено раненой ноги подушку. Анестезирующий препарат заканчивал свое действие: возвращалась боль — жгучая, ноющая, колючая. Не спадала и тяжесть с души.
Этого Майк понять уже не мог. Казалось бы, проблема восхождения решилась сама собой. Если его угнетал страх, то основания для него исчезли. Уже никто никуда не идет! Отныне Церматт для него — курорт, где зализывают раны неудачники. Заживет рана, он улетит в Москву.
Что, черт возьми, там творится и почему Беллка ему так и не позвонила за все то время, что он находится здесь?
Майк набрал номер любимой, но телефонный робот отказал ему в соединении. Тогда он позвонил в офис. Ответа не последовало. Он по очереди набрал все офисные номера, записанные в телефонную книгу. Молчание.
Отозвалась только Кристина. Нет, она не в офисе. Она на Средиземном море в Африке. Белла сделала ей подарок от имени компании — оплаченный двухнедельный тур по странам Магриба. И премию дала. Или Майку кажется, что она недостойна? Возможно, она срочно понадобилась ему в Москве? Пусть только скажет — она мигом на самолет и назад!
Он успокоил Кристину и отключился. Что-то тут неладно: Кристинка всегда ходила в отпуск в августе, ну, и плюс к тому в январе — как все. Значит, инициатива исходила от Беллы…
Томимый тяжелым предчувствием, Майк набрал номер Джо. В Гонконге теперь ночь, но все же…
Джо отозвался без промедления.
— Я и не думал ложиться. Ждал твоего звонка.
— Что случилось? — спросил Майк, даже не представляя, что именно может не сработать в его отлаженном, казалось бы, бизнесе; и до какой степени всё плохо, если даже деятельный Джо сидит, опустив руки.
— Ну, есть кое-какие траблы… Меня вызывали в местную администрацию. Оказывается, накоплена пачка жалоб на незаконность нашей деятельности. Бездоказательных. В основном, думается, от конкурентов. Мне не сказали. Но дали понять: дыма без огня не бывает. Пока мы заработанные средства инвестировали в экономику Гонконга, доносам хода не давали. Как только деньги, которые мы складировали на известном тебе депозитном счету в местном банке, оказались выведенными, правительство страны потеряло заинтересованность в нашем существовании.