Мысли о голоде, расползающемся по всей губернии, о подпирающих его таинственных преданиях, о таящихся под спудом страшных последствиях мятежа — страшных, прежде всего, своим безудержным произволом, — нагоняли на Жекки тревожные предчувствия. И хотелось бы не давать им воли, и надо было бы, взяв себя в руки, переключится на предполагаемую цену, которую может дать Егоров за ячмень, но обычная готовность мыслей откликаться на текущую практическую потребность почему-то больше не срабатывала, и тревога, словно угрюмая болезнь, однажды проникнув в мозг, продолжала монотонно, исподволь, не переставая, донимать ее.
VIII
— Да есть еще кое-что неприятное, — прервал молчание Федыкин, очевидно занятый всецело добросовестным исполнением «контракта». — Третьего дня услышал от одного моего приятеля, Юшкина — у него бакалейная лавка в Инске — и еще кое от каких тамошних знакомых, что в город, будто на ярмарку, съехалось несколько богатых чужих людей из губернии, а частью и из столицы. И скажу вам, Евгения Павловна, замышляют они неладное.
— Что же? — спросила Жекки довольно рассеянно. Во-первых, она мало рассчитывала на приятные известия от Федыкина, а во-вторых, надеялась, что самые плохие он уже сообщил.
— Собираются они, будто бы, скупать земли по всему уезду, сплошь владениями и кусками, и прежде всего лесные угодья, что еще остаются в частных руках.
— Ну и что? — Жекки с недоумением взглянула на Федыкина. — Пусть себе скупают, лично я им ничего продавать не собираюсь.
— Могу предположить, что вам не удастся от них отвертеться.
— Это еще почему?
— Потому, Евгения Пална, что люди из столиц просто так не приезжают в лесное захолустье. И их интерес к Каюшинскому лесу весьма и весьма серьезен. Настолько серьезен, что, когда известный вам Муханов отказался, по слухам, продать им свой участок, то через пару дней в инском управлении Петербургского банка его уведомили о переходе его имения в безраздельную собственность этого самого банка по закладной за неуплату. Муханов клянется, что изначально по договору сумма процентов была вдвое меньше, что они подсунули ему другую бумажку, а он, не глядя, ее подмахнул. И теперь у него нет ни денег, ни имения.
— Вы хотите сказать, что эти люди… что они…
— У них связи, короткие знакомства с губернскими чиновниками, с банковскими управляющими. Я полагаю, из Петербурга их тоже никто не одернет. В их делах замешана уйма важного народа. Дела эти, понятно, не нашим чета. У них на кону сотни тысяч, а то и миллионы, и они пойдут на что угодно, лишь бы получить свое.
— Что вы такое говорите, Андрей Петрович. Да это против всех правил и законов. И потом, разве они получают свое? Это же настоящий грабеж.
— Это уж как вам будет угодно.
— Но какой у них может быть интерес? С какой стати им потребовался наш лес? Зачем?
— А, вот это самый правильный вопрос, Евгения Пална. Зачем? — Федыкин потянул недолгую паузу, взглянув на Жекки исподлобья с каким-то сомнительным торжеством, словно в эту минуту отождествлял себя с «богатыми людьми из столиц». — Но и на него ответец уже имеется, — сказал он и поспешно опустил глаза. — Говорят — это ведь все пока только слухи, — так вот, говорят, будто через каюшинские угодья хотят провести железную дорогу, при том не в одну, а в две линии. А в Инске построить большую узловую станцию. Вы представляете, за сколько можно будет продать эти скупленные участки? Да отныне, если только все это правда, в чем лично я не сомневаюсь, наш уезд превратится в подлинный Клондайк, в золотой прииск имени Джека Лондона.
Жекки не читала Джека Лондона, и не знала, что такое Клондайк, и из всего сказанного Федыкиным поняла только одно — Каюшинский лес, Никольское, а значит, и она сама, ее жизнь и все, что было ценного в этой жизни, оказалось на грани неминуемого уничтожения. От осознания этой новой беды у нее перед глазами поплыл красный туман, затылок, словно зажатый в тисках, сдавила мгновенная боль, и она почувствовала невыносимое жжение в пересохшем, словно ошпаренном раскаленным песком горле. И еще прежде, чем к Жекки вернулась способность понимать окружающее, она с бессознательным нетерпением потянулась к своей дорожной сумке, брошенной в углу сиденья. Судорожными пальцами нащупав в ней округлый бок жестяной баклажки, она поскорее вытащила ее и, ни говоря ни слова, выдернула подвижную пробку. Ледяная колодезная вода из никольских недр спасительно обожгла ей рот. Задыхаясь, она пила большими порывистыми глотками, пока не почувствовала, что смертоносная сушь в горле побеждена, и мутные красные очертания предметов не обрели привычной четкости и естественной окраски.
С незапамятных пор Жекки усвоила непременное правило — не уходить и не уезжать никуда, не прихватив с собой хотя бы небольшой запас воды. Она знала, что, удалившись от жилья, оказавшись в чужом месте, легко сможет обойтись без еды, без крова над головой, без помощи людей, но совершенно не способна обойтись без воды. Поэтому для нее существовал железный закон — уезжая из дома, ни в коем случае не забыть эту баклажку. Подумать только, что бы она сейчас делала без нее! Жекки еще жадно поглощала свой волшебный напиток, как в голове у нее промелькнула грустная мысль: наверное, с такой же блаженной жадностью впитала бы в себя каждую каплю влаги и высохшая окрестная земля. Жекки чувствовала это, как будто сама была ее малой частицей, некогда отломившейся от огромного целого. Как никто другой она понимала, что должна испытывать изнемогающая от жажды земная плоть, не менее живая, чем ее собственная.
Отдышавшись, она заткнула пробку и вернула баклажку с остатками воды на прежнее место. Федыкин, как ни в чем не бывало, смотрел по сторонам. Скорее всего, он даже не понял, какое потрясение произвело его сообщение. Волнения госпожи Аболешевой имели для него значение только в рамках, установленных условиями негласного договора. Предотвращать внезапные приступы жажды, равно как и волноваться по поводу существования Никольского, заключенный между ними контракт не предписывал.
— Что же по-вашему мне теперь делать? — спросила Жекки, как только дар речи вернулся к ней. — Если мне предложат продать мой участок леса?
Вот это вопрос по существу, и на него Федыкин должен дать максимально продуманный и по возможности искренний ответ.
— Продавать, — выдал он, слегка потягивая спину, уставшую от однообразного положения. — Сразу же соглашайтесь. Больше начальной цены они все равно вряд ли вам дадут. Не те это покупатели, что привыкли уступать.
Жекки подавленно замолчала. Продать участок Каюшинского леса, принадлежавший еще ее прадеду, да Федыкин просто с ума сошел, или он хочет над ней посмеяться? Впрочем, Федыкин никогда над ней не смеялся, не шутил с ней, не пытался ухаживать. У них была одна, исключительно практическая заинтересованность друг в друге, и Жекки даже с большей сердечностью пыталась подходить к человеческим особенностям Федыкина, чем он к ее сложному своеобразию. «Что же теперь делать?» — этот безответный вопрос повис в воздухе, как Домоклов меч, требуя от Жекки какого-то решения. Решение, предложенное Федыкиным, не шло ни в какие ворота. Она ни за что не расстанется с владениями, принадлежащими ей по праву. Это ясно, как белый день. Но, что же делать?
— А, если, положим, я не соглашусь, что тогда? — спросила она на всякий случай и, желая попутно выудить как можно больше сведений о планах «заезжих покупателей».
— Я бы не советовал вам этого, Евгения Пална, — ответил Федыкин, на сей раз вытягивая затекшие нижние конечности, — не стоит с ними тягаться. Просто даже глупо это будет с вашей стороны. Вспомните Муханова. Очень показательный для вас случай. Вспомните про свои непогашенные долги. Это для них крючок, за который вас можно будет легко подцепить. И если предложат, повторю еще раз — продавайте, не задумываясь. Останетесь, по крайней мере, с домом. Лес-то они у вас все равно отберут, так уж лучше продайте. Вернее всего они будут его покупать вместе с Марьиным выгоном, да и часть Волчьего Лога прихватят. Я, понятно, карты строительства не видел, но могу прикинуть по тому, что уже знаю, где они купили участки и по тому, как должны разойтись пути от узловой станции, если она будет строиться вблизи Инска. Ничего тут мудреного нет. Так вот, выгон и Волчий Лог тоже нужно будет продать. Они лежат акурат поперек строительства. А природные красоты в прежнем виде вам уже наблюдать не придется в любом случае, потому как железная дорога, Евгения Павловна, пройдет на двести пятьдесят верст в обе стороны от города, а стало быть, от Каюшинского леса все равно останутся только рожки да ножки.