Каждый день привозят больных, рожениц. А куда их девать? Этот пункт не обеспечивает и четверти потребностей. Ну, прооперировал бабу с неправильным положением плода. Ребенок ее умер, а баба, надеюсь, будет жить. Вышел на крыльцо, смотрю — мимо идут человек пять: старик, две бабы с девчонкой, а впереди мужик тащит на плече какой-то небольшой ящик. Пригляделся — сколочен кое-как из плохих досок, не сразу даже догадался, что он такое. Идут тихо, молча, бесчувственно. «У этих и покрестить не успели, — пояснила Нина Савельевна, — так за оградой закопают. Помер младенчик на третий день, как родился. Кажется, мальчик». С ее же слов, в Новоспасском каждую неделю хоронят по пять-шесть младенцев. Тамошнее приходское кладбище пользуется популярностью. Из ближайших деревушек свозят хоронить тоже туда. Что ж, младенческая смертность — явление в наших краях самое заурядное, столь заурядное, что сами мужики не считают смерть своих новорожденных слишком большим горем. Впрочем, их равнодушие к смерти общеизвестно, и кажется, идет от равнодушия к жизни. Собственно, мне дела нет до их философии. Я — врач, и не могу молча наблюдать за… за всем этим. Я должен работать. Вот так, милостивый государь, — закончил Николай Степанович, озлобленно сверкнув на Грега из-под пенсне. — Слышите, дела нет до философии, особенно такой, как ваша. Любите свои деньги, подсчитывайте барыши, растрачивайте их на что вам заблагорассудится, только не требуйте, чтобы я молча сносил ваше бахвальство или уж тем более выражал вам одобрение.
— Помилуйте, да этого никто не требует, — ответил Грег, как показалось Жекки без малейшего смущения. — Однако, после этой вашей поездки, я вижу, и у вас не пропала тяга к жизненным удовольствиям. Синема, например, или вот телячьим отбивным. Позвольте же и мне быть иногда искренним.
— Сколько вам будет угодно.
— Полноте, господа, — умоляюще воззвала к ним Ляля. — Мы все вправе быть искренними, а значит — не к чему эти ваши упреки друг другу. Я полагаю, вы найдете много общих тем для более приятных разговоров. Надеюсь, Грег, вы не откажете пожаловать к нам в субботу? Небольшое сборище любителей хорошей музыки отвлечет вас от дел. Вы ведь не имеете ничего против музыки?
Грег ответил не сразу, с какой-то внезапной заминкой, которую едва ли кто-то заметил, если б не голос, каким были произнесены вполне заурядные, полагающиеся в таких случаях слова.
— Благодарю, Елена Павловна. Я приду.
Наверняка, мелькнувшая в них странная легкая зыбь впервые, поколебавшая самоуверенное спокойствие Грега, была случайной. И лишь обостренный до предела мнительностью, предубеждением и непонятной взволнованностью слух Жекки едва-едва уловил в его ответе колебание. Да, ведь он согласился прийти, но ничего не сказал по поводу музыки. Последний вопрос Ляли — зеркальное отражение того, что он сам совсем недавно навязывал Аболешеву, — так и повис в воздухе.
XXVI
Соломон Иванович Шприх ни капельки не удивился, получив от известного ему инского агента предписание явиться в пятницу к шести часам вечера для встречи с Охотником в маленький пригородный трактирчик, расположенный в Волковой слободе или Вилке, как коротко называли ее местные жители из-за своеобразной двузубой топографической формы.
Под именем Охотника Соломон Иванович знал своего давнего покровителя и куратора по секретной службе в сыскной полиции. Можно даже сказать, он ожидал встречи с ним, поскольку торговые дела в Инске заканчивались, а передача всех необходимых сведений через бестолковых местных агентов — двух горьких пьяниц и склочников — становилась все затруднительней по многим причинам. Предстоящий же в самом скором времени отъезд из города и вовсе лишил бы Соломона Ивановича возможности изложить в полном объеме ту информацию, которая, по его мнению: 1) имела большую ценность 2) могла повлиять на дальнейший ход событий, 3) в силу перечисленного, требовала достойного, компетентного слушателя и, наконец, 4) по тем же причинам, заслуживала достойного вознаграждения.
Соломон Иванович не ошибся, когда преподнес в последнем донесении некоторые обстоятельства порученного ему дела таким образом, чтобы внушить начальству дополнительный интерес, и не без оснований ожидал самого скорого отклика. И надо сказать, интуиция, давняя неуловимая и верная подсказчица, не подвела его. Назначенная на пятницу встреча с Охотником стала, как думалось Соломону Ивановичу, непосредственной реакцией именно на то последнее донесение, в котором говорилось о беззаконной скупке земли в Инском уезде.
Вилка — самый дальний инский пригород, представляла собой небольшой полуостров, уходящий двумя узкими береговыми зубцами в речную даль. В прежние времена он был заселен исключительно рыбаками и некоторым числом мелких торговцев, привязанных к рыбному промыслу. Но, по мере разрастания города и увеличения благосостояния его жителей, удаленное и несколько обособленное местоположение рыбачьей слободы, стало привлекать к ней внимание разного рода темных личностей, мечтающих по каким-либо причинам укрыться на время от внимания общества, и одновременно — личностей прямо противоположных по складу, но так же нуждающихся во временном обособлении. К последним относились страстные любители азартных игр и вольной, ни чем не стесненной, разнузданной гульбы на широкую ногу.
Так на Вилке появилось несколько полуофициальных злачных мест, посещение которых людьми из так называемого «порядочного общества» не только не афишировалось, но категорически осуждалось. Нарушение этого неписанного табу неизбежно закрывало перед «провинившимися» двери всех приличных домов. При этом в Инске, да и пожалуй, во всем уезде, едва ли нашелся хотя бы один уважающий себя купец, помещик, городской чиновник — добродетельный муж, почтенный отец семейства, — хотя бы раз тайно, под страхом жестокого разоблачения, не побывавший в каком-нибудь из тамошних заведений. Не было ни одного ученика старших классов, который бы не мечтал втихомолку хоть одним глазком увидеть, что происходит за стенами вертепа, громогласно проклинаемого всеми и оттого имевшего нестираемую печать притягательности. Смельчаки, проникнувшие за обозначенный предел дозволенного и поделившиеся затем впечатлениями, немедленно становились тайными героями внутри своего узкого кружка. К широкой известности никто из них, разумеется, не стремился.
В ярмарочные дни притоны на Вилке наполнялись толпами приезжих. Благодаря им примерно за один месяц владельцы сомнительных заведений получали доходы, позволявшие им безбедно переживать наступавшие вслед за тем времена относительной скромности и воздержания. Гомерические пиры в тамошних трактирах с музыкой и откровенными танцами, горы выброшенного на игральные столы золота, громкие скандалы и драки, нередко кончавшиеся смертоубийством, яркие ночные фейерверки, осыпавшие разноцветными звездами прилегающие окрестности, — все это стало неотъемлемой принадлежностью жизни города во время ежегодных ярмарок и в слегка приглушенном варианте сопровождало ее повседневно.
Темные, грязные улочки некогда смирной слободы вообще пользовались самой невыгодной репутацией. Вилка считалась не только рассадником всяческих безобразий, но и убежищем беглых преступников, едва ли не общеизвестным местом укрывательства самых отпетых злодеев не только Нижеславской, но и близлежащих губерний. Причем странным образом ни у полиции, ни у гражданских властей, не смотря на всем известное положение дел, до разорения этого «осиного гнезда» как-то не доходили руки. Напротив, стражи порядка очень редко наведывались на Вилку, и по слухам, служивший там бессменно уже лет двадцать участковый пристав Никодим Федотыч слыл среди вилкинских обитателей своим человеком.