Все африканцы, работающие в лагере, рано или поздно испытывали на себе злобную силу суму. Если им казалось, что они отравились, то, как правило, из-за того, что в их помбе попала какая-то гадость, и ничто не могло поколебать их уверенности в том, что спасение придет от вмешательства хорошего умушици. Они начинают готовиться к собственным похоронам, надевая лучшие одежды и ежедневно ожидая рокового конца. Им кажется, что в таком случае их похоронят в этой одежде, и она не попадет в чужие руки. Услуги высококвалифицированного умушици стоят очень дорого — надо заплатить сумму, равную месячному заработку. Сначала, когда меня просили дать деньги на лечение, мне казалось, что это розыгрыш. Но когда я видела, как некоторые из моих служащих буквально чахнут на глазах, я убеждалась, что суму воздействует на африканцев и нам этого не понять. В конце концов я стала верить в силу черной магии. Я выплачивала эквивалент тридцатидневного заработка на лечение, которое обязательно происходило в хижине шамана, и пыталась скрыть свое изумление при виде того, как люди возвращались на работу в полном здравии и в повседневной одежде.
Не всегда суму было направлено на то, чтобы убить человека. Серегера, пожилой африканец, был родом из крайне суеверной заирской провинции Киву и нанялся ко мне на работу в качестве заму (сторожа). В его облике и манерах я находила что-то угрожающее. Трое работников лагеря помоложе страшно его боялись. Один из них, Каньярегана, набрался храбрости и решил представить доказательство суму, которым Серегера занимался в лагере. Однажды вечером, основательно напуганный собственной решимостью, молодой руандиец зашел ко мне в палатку и извлек из кармана предмет, похожий на миниатюрную высушенную голову, покрытую волосами. При внимательном рассмотрении оказалось, что «голова» выточена на скорую руку из плотной древесины и отдаленно напоминает меня с моим римским носом. Я узнала, что волосы были моими и что Серегера неделями выбирал их из моей щетки для волос. Далее Каньярегана сказал, что после того, как будет собрано достаточно волос, чтобы покрыть всю фигурку, шаман сотрет ее в порошок и подсыплет его в пищу или чай жертвы — в данном случае дубоголовой Фосси. Из-за этого я попаду в полное подчинение к сборщику волос и стану выполнять любые его пожелания, если, конечно, не замечу, что в пищу или чай что-то подмешано. Я отдала головку Каньярегане и велела положить ее на место, пока Серегера не заметил пропажи. С тех пор я стала тщательно очищать щетку для волос, и это превратилось в привычку, которую я сохранила даже в Америке спустя много лет.
Тогда я еще не знала, что Серегера был браконьером. Со временем он стал одним из крупнейших истребителей слонов в Вирунге, получив охотничье ружье почти одновременно с Муньярукикой.
Браконьеры часто, обращались к суму, очевидно, потому, что многие из магических ингредиентов добывались из лесных животных и растений. Осмелевшие под воздействием гашиша, они убивали серебристоспинных горилл, чтобы отрезать уши, языки, яички и мизинцы животных. Эти органы вместе с другими составными частями, добытыми у умушици, подмешивались в варево, которое должно было вселить в реципиента мужество и силу гориллы. Кое-кто из молодых сотрудников неохотно признавался, что их отцы до сих пор верят в силу такого эликсира, но сами они презрительно относились к нему. К счастью, от этой традиции, похоже, стали отказываться. Но горилл, особенно серебристоспинных, убивали также из-за черепов и рук. Эти жуткие трофеи продавались туристам или европейцам из близлежащих городов Рухенгери и Гисеньи за сумму, эквивалентную двадцати долларам. Такая практика продержалась недолго, но стоила жизни дюжине серебристоспинных горилл.
Учитывая жестокость преступной деятельности браконьеров, мне было легче смириться с вторжением в парк скотоводов батутси, несмотря на тяжелый урон, наносимый скотом растительности. Традиция выпаса скота в области вулканов Вирунга насчитывает по меньшей мере четыреста лет, и названия многих лугов и холмов прочно вошли в язык батутси. Выпасом скота занималась мужская половина семей батутси, и забота о семейном стаде часто ложилась на плечи трех поколений одновременно. Пока старики пасут скот в поле или в лесу, младший сын, как правило, сторожит икибугу с телятами и поддерживает костер. Ибианзи, деревянные сосуды, в которые сливается коровье молоко, передаются от отца к сыну и прячутся в лесных икибугах.