Горин оглянулся. Инга стащила серую шапочку и стояла на пороге, переминаясь с валенка на валенок.
Рыжие пряди, вырвались из хвостика и теперь легли огнём на светлый шарф.
- Как Мастер?
- Послал меня, конечно, но сообщение передаст. Ты не представляешь, какие он вещи делает. Там такие вазы... Будто листики настоящие!
- Вазы будто листики... Ты говорила с Наташей?
- Да, она отпуск взяла. Она не злиться. Просто ей очень трудно, не переживай. Она уже сама всё давно понимала, но смириться тяжело.
- А с тобой было такое?
- Я была значительно моложе. Потом считала, что всё от глупости. Так ведь у любви только глупость и есть, стали бы мы от большого ума так мучиться?
- Ты что встала-то? Заходи.
- Да вот думаю, снимать пуховик или ещё рано?
Горин опять уставился в печку.
Инга ещё потопталась, не расстёгивая куртку, а потом пошла оглядывать «избушку» Хранительницы. Впрочем, на избушку этот дом походил меньше всего.
Скорее на современный загородный дом из шведского журнала. Всё просто, стены белые - пол серый. Перед диваном турецкий шерстяной ковёр и журнальный столик. Комод и сервант одного тона и стиля. На комоде узорчатая магическая лампа, на серванте ряд тонконогих бокалов, вязанный белый плед брошен в каминном кресле у окна, перед которым задумывалось пить чай. Крошечная кухонька отделена стеллажами с книгами.
Горин с удовольствием провёл бы здесь отпуск, читая, топя печку и занимаясь самокопанием.
Инга застучала чашками, пошёл на взлёт старенький белый чайник.
Она не спрашивала, какой чай он будет пить, заварила вязкий от крепости чёрный, сунула туда побольше лимона, положила две ложки сахара и протянула коллеге.
Горин отхлебнул сладко-кисло-вяжущую жидкость. Сам он такой чай не пил, впрочем, он вообще почти не пил чай. Кофе и воду, примерно в равных долях.
Было странно и вкусно.
- Завтра Денис поговорит с Хозяйкой. Передаст ей непременно.
- С чего такая уверенность.
- А он её Танюшкой называет.
- И что?
- А то, что когда мужчины называет в разговоре женщину Танюшкой неосознанно, значит, и рассказывает ей всё как на духу. Потому что утаить не может ничего. Ни-че-го!
- Какое-то у тебя странное понятие о психологии поведения.
- У меня пять лет супружеской жизни, Горин. - Сообщила Инга и замолчала.
Когда она думала, что коллега ничего не знает, было проще. Приходилось крепиться. Приходилось, сжав зубы, молчать и терпеть. А теперь? Не приходиться.
- Инга...
- Не надо. - Инга встала над диваном, с суровым лицом, будто готовилась испепелить его на месте.
Она наклонилась, резко дёрнула на себя ящик и чуть не повалилась на пол.
- Давай, я.
- Не надо!
Горин подошёл, бережно взял коллегу за плечи и аккуратно усадил в кресло.
Диван оказался простым и податливым, если не пытаться его разломать. Инга смотрела, как Горин легко отыскал постельное бельё, как принялся заправлять одеяло в пододеяльник.
- Гриш, извини. Давай я помогу?
- Сиди. Чай вон пей. - Велел Горин.
Она бессильно опустила руки на колени. Сухое тело под толстым свитером двигалось экономно и чётко, как безупречный механизм. Тёмно-русые волосы, связанные в тугой хвостик на кончиках превращались в крутые кольца.
Ему шёл этот синий свитер с растянутыми рукавами, и ветхие джинсы, и даже дурацкие носки, которые она подарила, не казалась дурацкими.
А ведь Горин тоже был скалой. В тот день, когда суд его оправдал, в отделе будто всем стало легче дышать. Она пришла на работу тридцатого числа, и Горин сидел за рабочим столом в общем кабинете с Игорем и Ваней. Елена Александровна пекла на кухне какие-то блинчики, Геля щебетала звонким ручейком, даже Маша весело спорила с кем-то по телефону. И только Наталья напряженно молчала, изучая в мониторе заумную статью об анализе следа в нави.
Они сами не догадывались, насколько зависели от него. Как важно было, чтобы Горин знал. Важно было, чтобы сидел за столом, ругался, когда что-то не получалось, спорил с Машей, вешал карты города с показателями преступности и всплесками магической активности. Без него этот отдел переставал дышать. Они даже снятие начальника пережили легче, чем временное отстранение Горина.
Семь лет назад Инга бы захотела всё изменить, сама стать центром отдела, переделать всё под себя. Но та Инга Бойко умерла.
А эта...
- Уже десять градусов, можно раздеться. - Сообщил Горин, разглядывая термометр.
Инга подняла на него глаза, не понимая, чего он хочет. Тогда Горин подошёл сам, расстегнул молнию пуховика, размотал шарф. Он стащил с неё валенки, заменив их на толстые войлочные тапки. Она безропотно подчинялась. Вытащив её из пуховика, Горин наклонился и долго и внимательно смотрел в светлые глаза.