- На, подарок от нас с Таней, защищать тебя будет рябинка.
- Ничего себе. - Инга приняла тонкое украшение, держа на ладони крошечную рябиновую веточку, почти как настоящую, только ярче и прочнее. Ягодки переливались. - Вы волшебник, Денис.
- Я знаю. А тебе бы жёлудь выстругать. Да обойдёшься.
Горин пожал плечами, жил он без жёлудя и ещё проживёт.
В город они въезжать не стали, проехали по кольцу и сразу полетели к школе.
Девочка сидела у директора в кабинете пила чай и болтала ногами. И сразу было видно, чья она дочь. Вороная коса тяжело лежала по спине, как приклеенная. А в глазах искрили изумруды.
- Денис! - сорвалась она и повисла у Мастера на шее. - А ты за мной пришёл? Меня к маме отпустят?
- Поглядим, что родители твои скажут.
По дороге Денис скупо изложил, что тринадцать лет назад, ещё до их знакомства дала хозяйка слабину - понравился ей один колдун. Тоже стойкий оказался мужик, жену не бросил. Да отворот сделал, но через девять месяцев родилась у колдуна дочка. Черноволосая, зеленоглазая и тихая, как каменная. Тут они с женой подкованные оказались, дочку заклинаниями обвесили, сами подали прошение в министерство. Прошение одобрили, до совершеннолетия не имела Татьяна Степановна над дочкой власти.
Но в гости заглядывала. И Денис с ней приезжал. А мамами девчонка обеих родительниц называла, не чуя особой разницы.
- Они подъедут? - спросил Горин, пожимая директору руку. Сычёв кивнул.
- Девку-то она насовсем хочет?
- Половину опеки. Документы все привезли.
- Не понимает Дарья куда нос суёт, каменной девке в дочки. - Проворчал Сычёв. И ведь знал прекрасно, что сама Дашка такая же каменная девка, и с матерью одно лицо, и камешки таскала с каждой прогулки, то гнездо гранатов найдёт, да не простых - промысловых, драгоценных, то изумруд из земли вынет. И вечно летом у её ног ящерицы лежат, греются. Крупные, цветные, как тропические.
- Денис, а мы на север поедем, а ты подарочек мне привёз?
- Привёз.
Денис выудил из кармана веточку сирени, точь-в-точь настоящую, только не пахла она совсем.
- Красота какая! - Девочка приложила веточку к волосам, и та послушно вплелась в косу, вросла в вороную гладь.
- Я вам комнаты приготовил. - Сказал директор Горину и Инге. - Идём, покажу. Ты, Гриша, сколько за рулём сидел-то? Глаза красные.
- Часов десять.
- Кыш, спать. Завтра будут вам и родители, и нотариус, и чёрт лысый.
***
Одеяло было большим и лёгким, а вот кровать была студенческая - узенькая. Инга повертелась, за день они с Гориным ни секунду не были наедине. Вот и сейчас, Сычёв куда-то уволок бывшего ученика.
Сетовать, придёт Горин к ней или не придёт, лёжа в темноте и в глухой тишине было страшно и глупо. Но Инга лежала и думала только об этом. А потом принялась думать о девочке, которой предстояло выбирать между двумя матерями. Выбор был невозможный. И человеческую мать Инга прекрасно понимала.
И совестно ей было, что они должны уговорить бедную женщину ради шкатулки, вещи. Пускай ценной, волшебной, какой угодно, но всё равно вещи.
Может быть зря. Пусть сами разбираются. Пускай хозяйка ждёт, пока девчонка доучится, получит все магические права и сможет выбрать осознанно и взросло. И тогда она уже будет слишком человеком. Слишком волшебницей... Этого и добивался её отец.
Но всю жизнь её будет раздирать между миром духов и миром людей.
В двенадцать проще перестроиться. И проще привыкнуть и принять, что человеком тебе быть уже не суждено. Может так оно вернее?
Скрипнули петли.
- Ты спишь?
- Нет, думаю.
Он сел на кровать. Поправил одеяло. Инга поймала пальцы, сжала их.
- Ты останешься?
- Ты хочешь этого? - В сорок уже поздно увиливать и вертеться на месте.
- Хочу. - И в тридцать глупо.
Но как не готовься к этой жизни, даже когда тебе кажется, что ты во всеоружии, что удивить тебя нельзя, а огорчить невозможно...
Жизнь находит способ и удивляет, и огорчает, и громом рушит даже самые надёжные стены.
***
Было часа три утра, когда она позвонила. Голос звенел решимостью и гладил грустью.
- Я раньше думала, что не меняюсь. Что женщины вокруг мои ровесницы, ставшие матерями, меняются, а я нет. А теперь смотрю на них и вижу, что тоже изменилась. Ты знаешь, нам так долго кажется, что у нас много времени, что всё ещё впереди, и мы никуда не торопимся, живём, как многие говорят - для себя. А потом в какой-то миг приходит осознание. Что времени осталось не так уж и много, что ещё чуть-чуть и ты опоздала... И тогда ты начинаешь торопиться, как сумасшедшая. Искать ответы на вопросы, искать мужчину, искать дом... А всё это поздно. И ты начинаешь ощущать своё безумное жалкое одиночество. Я брожу тут, по острову, смотрю часами на океан и понимаю, что надеялась четыре года. Горин! Четыре года, я так глупо надеялась, а ты был слеп и глух. Но ты не виноват. Я сама виновата. Я обманулась и себя обманула.