Начало новой послевоенной эры брало разбег от темы невиновности Сербии. Германия в это время голодала и потому была настроена серьезно. Эта серьезность оказалась исполнена такого пафоса, что побежденная страна очень быстро поправила свою промышленность и подняла сельское хозяйство, рядовой немец, листая протоколы Парижской конференции или газеты с выступлениями Чемберлена, остро ощущал, что время на его родине берет разбег, что слова обесцениваются, как курс гомерически падающей марки, и что государство нуждается не в литературных изощрениях, а в примитивном руническом письме, дарованном скандинавам богом Одином, в мифах, знаках, каббале. Тут Розенберг выдвинул идею генетического стандарта, требующего отсутствия в немецкой крови примесей начиная с 1750 года. У Германа Хассе в жилах, кроме немецкой, текла и еврейская, и хорватская, и французская кровь, и он стал подумывать об эмиграции. И тут в его руки попала книга «Сараевский выстрел», написанная ленинградским историком, в которой на основе австро-венгерских, белградских, итальянских и французских источников доказывалось, что Сербия знала. Для большинства мировых держав это была идея будущих времен, а для России, думал Хассе, — нелицемерная практика настоящего момента. Он решил перебраться в Советский Союз, в Ленинград, где преподавали такие корифеи науки, как Евгений Викторович Тарле, Борис Дмитриевич Греков, Василий Васильевич Струве, и другие выдающиеся ученые.
Температура опускалась ниже и ниже, тонкая ледяная основа на Ладоге подбивалась изнутри новыми слоями льда. Редкие прохожие на улице вдруг застывали в равновесии между жизнью и смертью, и порыва ветра было достаточно, чтобы уложить их на снег с неотоваренными карточками у сердца. Невидимая игла будущего бежала по канве событий, играя с ниткой, путь ее после нескольких стежков зарастал морозным узором, и непонятно было, что возникло на лицевой стороне сперва — кольцо или палец, на который оно было надето, так быстро спутывалась картина, исчезал след мелка, съеживалась наметка, так пестро кучерявились цвета, изливаясь волной на основу. Изнаночная сторона с узелками, похожая на расчерченную красными карандашами карту Генерального штаба, лежавшую на столе в кабинете со сводчатым потолком и облицованными светлым дубом стенами, выглядела правдоподобнее и богаче лицевой, в игольное ушко входит пехота, тяжелые танки и артиллерия, из которого они все выходят уже историей, потому что внутри ушка сидят летописцы с тростниковыми перьями, и многое зависит от их способности пробивать профилирующую строгую нить... Тит Ливий утверждал, что история Эллады менее богата событиями, чем история латинян, просто греки были более талантливыми писателями. На лицевой стороне проступают события, облагороженные канвой, люди, живые и павшие, раненные при обстрелах из сверхкрупных гаубиц, инвалиды, сироты, вдовицы, а изнанка скрыта от взгляда, она нарастает исподволь, как лед в ноябре, овеваемый небытием.
В начале ноября Шуре неожиданно пришло по почте приглашение на оперный спектакль «Травиата» от ее бывшей учительницы из балетной студии — балерины Ольги Иордан. Ольга танцевала неаполитанский танец.
В кинотеатре «Великан» зрители сидели в пальто, ушанках, валенках... Шура закуталась в мамину шубу, чтобы ее не узнали другие воспитанницы студии. Но их в зале не оказалось, и напрасно она озиралась по сторонам. Наверное, девочки-балерины успели эвакуироваться. Артисты миманса тоже покинули город. Участвующие в спектакле немногие артисты держали в каждой руке вырезанные из фанеры и раскрашенные силуэты мужчин и женщин, чтобы создать впечатление массы людей. Шура подумала, что учительница пригласила ее именно для этого — чтобы она подпирала слабыми, истончившимися от голода руками две фанерные фигуры на маскараде у Флоры. Для этого она еще годилась. А вот встать на пальцы уже бы не смогла... Тут на балу у Флоры проревела сирена воздушной тревоги, и Шура, не дожидаясь, пока Альфред бросит в лицо Виолетте кучу банкнот, выбралась из зала. Она не захотела увидеться со своей учительницей.
По утрам Шура уходила на работу, а немец — в свою книгу «Сараевский выстрел». Рассказывая вечерами Шуре о прочитанном и передуманном за день, он начинал понимать, что войны шьются на вырост, они не ограничены ни поколениями, ни определенными датами. По Ладоге пошли первые машины с продовольствием, одновременно с которыми двинулись грузовики на Серафимовское, Большеохтинское, Смоленское и Богославское кладбища, а также по направлению к огромному пустырю вдоль старой Пискаревской дороги.