– Я, видите ли, уже нанял другого! Поймите, дружище, вы куда-то пропали, а мне требовалась статья! За которую я теперь должен заплатить… Так что…
Он надел очки, протянул Андре его листки. Ситуация была ясна.
– Я дарю ее «Суар де Пари», – заявил Андре. – Публикуйте, она ваша.
Вот это по-честному. Директор согласился – раз так, беру.
Андре Делькур только что стал журналистом.
Едва проснувшись, Мадлен увидела Поля в постели и бросилась к нему.
Ей бы очень хотелось прижать его к себе – так счастлива она была снова его видеть, но ее сначала остановило то, что он был плотно спеленут рубашкой, а потом его взгляд. Ребенок не лежал, а покоился с широко открытыми глазами, и было даже невозможно понять, слышит ли он, понимает ли, что происходит вокруг.
Леонс бессильно развела руками. С того момента, когда она прибыла, он так и лежал, ни разу не пошевелившись…
Мадлен почти лихорадочно принялась говорить с Полем.
В этом состоянии эйфории, к которой примешивалось волнение, и застал ее профессор Фурнье. Он глубоко вздохнул, попытался привлечь ее внимание, но безрезультатно – молодая мать крепко сжимала руку сына, торчащую из накрахмаленного кокона.
Тогда он по очереди разогнул ей пальцы и заставил Мадлен повернуться к нему.
– Рентген… – начал он, говоря медленно, как будто обращался к глухой, что было недалеко от истины, – рентген показывает, что у Поля сломан позвоночник.
– Он жив! – сказала Мадлен.
Врачу нелегко было сообщить новость, и так не сулившую ничего хорошего.
– Был защемлен спинной мозг.
Мадлен нахмурилась и посмотрела на профессора Фурнье, как будто разгадывала шараду. Вдруг ее озарило.
– Вы прооперируете его и… ох! Нужно готовиться к длительной операции, да? Разумеется, сложной…
Мадлен кивнула – я понимаю, само собой, потребуется много времени, пока Поль не вернется в прежнее состояние.
– Мы не будем его оперировать, Мадлен. Потому что здесь ничего нельзя поделать. Поражения необратимы.
Мадлен открыла рот, но не произнесла ни слова. Фурнье подался назад:
– У Поля параплегия.
Слова не возымели ожидаемого эффекта. Мадлен продолжала смотреть на него, ожидая продолжения – и?..
Понятие «параплегия» для нее ничего не значило… Ладно, подумал Фурнье, ничего не поделаешь.
– Мадлен… Поль парализован. Он никогда не сможет ходить.
5
В Париже неожиданно наступили холода. Над городом нависло молочно-белое небо, и к чему все идет, стало понятно, когда вновь заморосил ледяной пронизывающий дождь.
В погруженном в полумрак кабинете мэтра Лесера зажгли свет, пришедшие отряхнули пальто, прежде чем повесить их на вешалку, и заняли свои места.
Ортанс настояла на том, чтобы тоже присутствовать вместе с мужем. Эта женщина, обделенная пышными формами и умом, считала Шарля величайшим человеком. Ничто никогда не могло поколебать завышенное мнение, которое она о нем имела, к тому же она продолжала безмерно восхищаться им, тем более что ненавидела своего деверя Марселя. Она думала, что тот всегда хотел ограничить Шарля – исключительно из ревности. Если Шарль преуспел, то не благодаря старшему брату, а вопреки ему. Оглашение завещания еще вернее, чем его похороны, означало окончательную смерть этого старого хрыча Марселя Перикура, поэтому она ни за что не пропустила бы это событие.
Итак, Шарль с Ортанс сидели в первом ряду, а Жубер, чье место должно было бы быть позади них, сидел рядом с ними, потому что представлял Мадлен, которая отказалась покидать больницу.
Новости о маленьком Поле были нерадостными. Он вышел из комы, но Гюстав, который ненадолго появился у его изголовья, нашел, что мальчик похож на мертвеца и в данной ситуации нет ничего внушающего надежду. То, что Гюстав представляет Мадлен в столь важный момент, ясно доказывало, что его место предполагаемого супруга пока не занято.
На противоположном краю ряда, скромно скрестив руки на коленях, сидела обворожительная Леонс Пикар под своей сиреневой вуалеткой. Она представляла интересы Поля. Боже, как она была хороша! Все в кабинете, за исключением Гюстава, который являл собой чистый разум, были словно наэлектризованы – или же обеспокоены, как Ортанс.
Вступление мэтра Лесера, мешающего юридические термины и личные воспоминания, длилось более двадцати минут. Он по опыту знал, что в подобной ситуации никто не решится прервать нотариуса, поскольку слушатели зачастую боятся повести себя неподобающим образом, что может принести им несчастье, а рисковать сейчас не время.