Вот закатные силуэты города — над блестящим маслом внутренней бухты золотая лента полыхающего горизонта, на ее фоне вырезанные из черной бумаги испанские башни и купола, и оба цвета — желтый и черный — проткнуты сверкающими иглами дуговых фонарей.
Удивительная, избыточная по нашим умеренным широтам и нравам жестикуляция кубинцев… Об этом сто раз писали.
Удивительная, избыточная растительность… Деревья в цветах, синие кактусы, листья размером с одеяло.
Милиция в Гаване: много милиционеров-девушек, но оттого, что при исполнении обязанностей они без головных уборов и обязательно по двое, блюстителями порядка они не кажутся, а мерещится что-то вроде обеденного перерыва или десятиминутки между лекциями — мы, мол, случайно на улице, идем из здания в здание. Милиционеры-мужчины, напротив, внушительны необыкновенно. Это здоровенные парняги на свирепых японских мотоциклах. Ездят они так, будто постоянно за кем-то гонятся.
Аквариум (океанариум?). Впервые на расстоянии вытянутой руки видел акулу. Можно сто раз разглядывать картинки, но когда впервые видишь в натуре ее хвост — хвост реактивного истребителя — и ее глаза, то содрогаешься невольно. Глаза коровы, собаки, змеи, даже стрекозы, щуки, рака — что-то выражают. У акулы же, во всяком случае у той, которую я видел, глаз, как таковых, нет, есть пятнышки на месте глаз, и пятнышки эти не содержат ни выражения, ни смысла. Акулы принадлежат к древнейшим существам на земле, они питались еще оступившимися на прибрежных скалах динозаврами, эволюция акул в последние сотни миллионов лет ничтожна… Бог мой, неужто это один из видов нащупанного природой совершенства?
Дом Хемингуэя нашли с трудом: добирались, расспрашивая, не меньше часа. Добрались. Ворота закрыты, надпись: «Музей на реставрации». Сухой и очкастый старик сидел на стуле по ту сторону ворот. Из кобуры у него торчала никелированная рукоятка кольта с синими пластмассовыми щечками. Галантерейный вид револьвера почему-то особенно убеждал, что эта штука вполне может пойти в дело. Вероятно, по принципу противоположности. Участок со всех сторон затянут стальной сеткой и колючей проволокой. Дом скрывается в зелени. Единственное подтверждение, что мы попали именно туда, это тускло-желтая корма бокастого катера, который стоял за забором посреди кустов. На его корме была надпись: «PILAR» и порт приписки: Ки Уэст. Сколько раз это название было написано рукой жившего здесь человека? На брезенте, которым был затянут сверху крепкий еще катер, густо лежали опавшие листья: тут ведь листья падают не осенью — впрочем, что такое здешняя осень? Из дома неподалеку вышел, человек и, не взглянув на нас, прошел мимо. Ему, вероятно, и в голову не приходило, что я смотрю на него как на соседа Хемингуэя.
Пляжи около Гаваны. Нас возит туда Виктор Дмитриевич. Если бы не дикой температуры песок, было бы все, как у нас. Нравы те же — то ли мы уже успели сообщить им свои черты, то ли вообще у моря на песке люди ведут себя одинаковым образом по всему миру. Те же семьи в тенечке, те же сумки с едой, та же бамалама из транзисторов, тот же волейбол в кружочке, те же словно ослепшие и оглохшие дородные тетки, которые лежат распластавшись (хотя, признаюсь, не очень понятно, до какого цвета хочет загореть женщина, если она уже от рождения лиловая), те же орущие в мелкой воде дети, брызготня, двое-трое одетых солдат, которые, пересекая пляж будто по делу, голодно, как все солдаты мира, оглядываются на девушек.
Белая, выжженная солнцем набережная. Латинское сочетание конной зеленой бронзы и белых пьедесталов. Полдень. Отсутствие собственной тени. Над океаном — струящееся марево, утекающее вверх. Вдоль набережной дома с галереями, в квартирах нет прихожих, спальни выходят дверью сразу на улицу, кафельные полы.
Странный у кубинцев календарь, графически он непривычно для нас построен. У нас неделя начинается с понедельника, у них — с воскресенья. Должно быть, тут какие-нибудь исторические истоки. Как ни пиши, в деловом плане разницы нет никакой, важна лишь некоторая умозрительная логическая фигура: мы считаем это следствием того, а они — то следствием этого.
В каюте грузового помощника в эти дни постоянно высиживало по нескольку человек с портфелями. Каждый кубинец листал свою пачку документов на груз. Судно разгрузилось, стало нагружаться. Я приставал к грузовому помощнику с расспросами. Меня интересовало соотношение расходов и доходов.
— Значит, так, Михаил Сергеевич, — скороговоркой, чтобы скорее отделаться, сыпал Михаил Дмитриевич. — Расходы: амортизация судна — три тысячи четыреста девяносто пять рублей в сутки, это в банк; второе — снабжение (инструмент, запчасти, рабочая одежда и тому подобное) — сто три рубля в сутки; третье — разные сборы, маячный, к примеру; четвертое — навигационный ремонт. Все, простите, занят. Вечером!
И делал такое трагически-молящее лицо, что не отстать от него было просто жестоко.
Вечером.
— Портовые расходы? Пожалуйста. Лоцманская проводка, буксиры, стивидоры, перешвартовка… Михаил Сергеевич, для чего вам это?
Я отвечал, что об этом, возможно, интересно узнать тем, кто вообще интересуется флотом.
— Да бросьте! Интересно им… Чайку? Или??
— Чайку.
— Или??
На следующий день.
— Судовые расходы? Пишите… Доставка снабжения. Пресная вода. Ремонты. Медобслуживание. Жалованье агенту. Стивидорные расходы…
— Это уже второй раз.
— С вами и в третий упомянешь… За опоздание. За спецработы. Аренда кранов…
— А на чем судно может экономить?
— О! Это пункт важный.
Еще бы не важный! Это прямым образом сказывается на кармане каждого. Это магазин «Альбатрос». Для того чтобы судно экономило — увеличивало так называемую ЧВВ (чистую валютную выручку), — очень важна квалификация капитана. Не каждому капитану разрешается не брать лоцманов, скажем, в Датских проливах. Не каждый капитан решится войти в узкость внутреннего рейда с поддержкой одного буксира, когда ему положено по классу судна и трудности подхода целых четыре. Не каждый сумеет прийти вовремя во все порты, которые ему расписаны, и обеспечить погрузку и разгрузку в самое дешевое время суток. Не каждый капитан столь согласованно работает со своими механиками, что расход масла и топлива будет распределен так, чтобы не покупать их на иностранные деньги. И, конечно, главная статья экономии — обходиться по возможности без найма иностранных стивидоров для крепления и раскрепления грузов.
К концу рейса я стал понимать, что все или почти все эти пункты я видел в действии. В проливах. На подходах к портам. На внутренних рейдах. У причалов.
— Михаил Дмитриевич, вы говорили о страховках…
— Да дайте же вы вздохнуть! — кричал грузовой помощник. И улыбался неудержимо. Ему, кажется, начинало нравиться, что я от него не отстаю. Вспотевший, в руке сырой платок, которым он непрестанно вытирается, он лазил в люки грузовых трюмов, отмечая в книжечке номера и количества. Я — за ним. По его детскому улыбчивому лицу струился пот.
— А не пошли бы вы… отсюда вон! — необидно, тепло говорил он. И мы лезли дальше…
Тринадцатого июля вечером мы должны были отойти. Уже и лоцман был на борту, уже и Слава Сантимов стоял у пульта управления аппарелью. Шел сильный дождь, и я держал над Славой и над его кнопками и рукоятками зонтик. Аппарель поднялась до середины, и ее промежуточное звено стало болезненно дергаться. Слава выскочил из-под моего зонтика и понесся вниз. Оказывается, пробило масляный шланг. Конструкция аппарели такова, что, закрываясь, вертикальные ворота своим нижним буртиком трут штуцера масляных трубопроводов. Слава не виноват, команда не виновата… Никто опять не виноват, но деньги за простой полетят. Чтобы этого не случилось, Слава с Юрой и еще двумя добровольцами мурыжились часов пять. К тому времени, когда они переставили шланг и можно было отходить, ночь близилась к утру и наступило четырнадцатое число.